Проблема культурной адаптации евангельских верующих советского периода

«Они [христиане] живут в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят, как чужестранцы; для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество – чужая страна»
(Иустин Мученик, Послание к Диогнету)

Явление культурной адаптации – это неизбежный процесс приспосабливания того или иного религиозного движения к условиям господствующей культуры. Даже в том случае, когда господствующая культура не может противостоять натиску новых идей и религиозных движений, она, отступая, трансформирует и адаптирует эти идеи и движения в категории и формы понятные окружающему социуму. Тот факт, что евангельские христиане-баптисты даже после более чем векового существования на просторах России воспринимаются как некое инородное, нетрадиционное образование, свидетельствует о слабой степени культурной адаптации этого религиозного движения в контекст российского общества. Почему?
Причин, как мне думается, для этого несколько. Ну, во-первых, даже сто лет в историческом плане – это сравнительно небольшой отрезок времени. Уже весьма значимо, что за это время евангельское христианство успело укорениться на российской почве и стать аутентичным религиозным феноменом.
Во-вторых, принципиально важным представляется, что эта "сотня лет" приходится, пожалуй, на наиболее трагический период в жизни нашего отечества, вместившего годы революционного переворота, гражданскую и мировые войны, годы небывалых репрессий, поглотивших жизни миллионов людей. Даже простой перечень основных трагических событий XX века подсказывает, что евангельское движение в России зародилось и существовало в режиме апокалипсического ожидания.
Это, безусловно, роднит евангельское движение в России с ранней христианской общиной. Рожденная в условиях обостренных апокалипсических ожиданий, ранняя христианская община бросает вызов языческому миру, который должен был или принять евангельскую весть или погибнуть!
Апокалипсический пророк имеет в своем распоряжении только две краски: черную и белую. В его изображении действительности нет места полутонам и нюансам. "Образ мира сего проходит!" (1 Кор. 7:31). Уже нет времени для переговоров!
Ожидание приближающегося конца – не самый лучший стимул для социальной активности. Именно этим во многом объясняется изначальный асоциальный, замкнутый характер евангельской общины в России.
Апокалипсическая парадигма вводит верующего в состояние внеисторического существования. Все трагические события XX века читались и понимались через призму приближающегося конца. Именно поэтому евангельские христиане-баптисты советского периода с трудом усваивали мысль апостола Павла о том, что "существующие власти от Бога" (Рим. 13:1). Жестокость и бессмысленность происходивших в стране событий больше напоминали о скором наступлении власти Антихриста.
Если для раннего христианства апокалипсическая парадигма со временем утрачивает главенствующее значение, то для общины евангельских христиан-баптистов советского периода она продолжает играть исключительную роль. Если раннее христианство постепенно преодолевает противоречие между царством Христа и царством кесаря, то для евангельских христиан-баптистов это противоречие только еще больше обостряется. В совокупности с традиционным пацифизмом данная группа людей вызывала естественное подозрение в потенциальной нелояльности к существующему строю.
Помогая верующему стоически переносить невзгоды жизни, апокалипсическая ментальность убеждала его, что переживаемое им и есть норма, а не исключение. Жизнь не должна становится лучше, напротив, ситуация перед пришествием Христа должна была еще более усугубляться. Плохие жилищные условия, скудный рацион питания, насмешки и несправедливости, чинимые сослуживцами по работе, – все это закономерные «признаки последнего времени». Подобная решимость безропотно воспринимать все невзгоды ставила верующих в ряды статистического «молчаливого большинства» и как нельзя лучше соответствовала ожиданиям советской бюрократической системы.
Твердолобая, близорукая политика властей, направленная на искоренение религиозных предрассудков в совокупности с апокалипсической ментальностью воспитали в сознании верующих образ «страдающей церкви» как единственно возможный и правильный. Соответственно, отсутствие преследований воспринималось как ненормальное явление и провоцировало представителей радикального крыла евангельских христиан-баптистов на прямую конфронтацию с советской властью.
При всей своей аполитичности евангельские христиане-баптисты невольно становились эффектной разменной картой в политических играх супердержав. Как граждане своей страны, верующие в большей степени ощущали себя в положении «чужих» среди «своих» и соответственно считали «своими» – «чужих». При этом мы исходили из наивного предположения, что если «чужие» против «империи зла», то они, конечно же, «за нас». Но, как известно, в области политики нет ни друзей, ни врагов, есть только свои корыстные интересы!
Внеисторичность существования верующего означала, по сути, безразличное отношение к судьбе собственной страны и ослабленную связь с ее культурным наследием. Причем под понятие «мирской» подпадала не только культура советского периода, но и весь многовековой пласт русской культуры. Ценными, в лучшем случае, считались только те произведения литературы и искусства (а таких, слава Богу, было немало), в которых содержалась религиозная тематика.
Есть еще одна причина ослабленной адаптации российский баптистов. Вследствие политики сталинского произвола властям удалось обезглавить евангельское движение, лишив его интеллектуальной и духовной элиты. В результате, во-первых, доверие к властям было утрачено на многие десятилетия. Сама мысль о каком бы то ни было диалоге или сотрудничестве с подобной властью казалась преступной. Нужно признать, что подобная отрицательная память до сих пор живет в детях и внуках репрессированных служителей церкви.
Во-вторых, лишенное того самого звена, которое призвано выстраивать взаимоотношение с обществом, евангельское движение по сути было обречено идти по сектантскому пути развития, часто во многом копируя формы и методы авторитарной системы.
Здесь опять-таки уместно провести некоторые параллели с развитием ранней христианской общины. Среди первых христиан были представители практически всех социальных слоев, хотя, безусловно, большинство составляли люди, стоявшие на низшей ступени социальной лестницы. Христианская община объединяла сельских ремесленников, богатых женщин из престижных семейств, римских служащих низшего звена, бездомных бродяг, людей с риторическим и философским образованием и необразованных простолюдин.
Среди большинства "немудрых, несильных и неблагородных" (1 Кор.1:26) были и те, которые имели основание причислять себя к культурной и деловой элите того времени. Именно им суждено было сыграть ключевую роль в управлении христианской общиной. Несмотря на то, что христианство во многом разрушает сложившиеся стереотипы отношений (ср. "во Христе… нет ни раба, ни свободного" - Гал. 3:28), вместе с тем в ранней общине сохраняется почти естественное предпочтение, оказываемое "мудрым, сильным, благородным" (ср. критику подобных тенденций в Послании Иакова 2:1-5). Именно состоятельные люди предоставляли свои жилища для проведения собраний, они же выполняли роль благодетелей и руководителей общины.
Если на первоначальном этапе евангельское движение в России охватывало представителей многих социальных слоев (аристократию, студенчество, крестьянство), то в советский период оно становится по преимуществу движением женщин и пенсионеров.
В этой связи трудно не согласиться с мнением православного священника о. Александра Борисова. В ответ на реплику Дмитрия Дудко: "Нет! не удалось атеистической власти сделать нашу Русскую Православную Церковь Церковью старух!", о. Александр Борисов пишет: «Если честно, то приходится с грустью констатировать обратное - именно «удалось», так как наша Церковь в таком виде, в каком она существует в настоящее время, является, в самом деле, Церковью пожилых и старых женщин».
Если это утверждение справедливо по отношению к Русской православной церкви, то оно, конечно же, тем более справедливо по отношению к маргинальным религиозным образованиям.
Нужно признать, что даже лишенная интеллектуальной и духовной элиты, община евангельских христиан-баптистов показала высокую степень выживаемости в самых неблагоприятных условиях. Потенциально каждый член общины (мужчина) мог стать проповедником и учителем. Обеспечивая высокую степень выживаемости, подобная модель имела, по крайней мере, два негативных последствия.
Во-первых, она невольно умаляла значимость духовного образования, не говоря уже о том, что она воспитывала негативное отношение к образованию и культуре вообще. Возведенные в ранг добродетели посредственность и малограмотность остаются серьезным препятствием для прихода в наши церкви людей мыслящих и образованных.
Во-вторых, подобная модель свидетельствовала об отсутствие общей школы толкования. Принимая во внимание наше благоговейное отношение к Писанию, хочу заметить, что мы не всегда отдаем себе отчет в том, каким мощным средством воздействия на сознание человека является библейский текст. В нем заключен огромный потенциал «на падение и на восстание многих», на созидание и на разрушение.
Библия, к сожалению, неоднократно использовалась для оправдания насилия, жестокости и несправедливости. К примеру, еще два столетия назад наши собратья-баптисты в Америке использовали библейские тексты для оправдания практики работорговли.
Именно поэтому наличие общей школы истолкования представляется столь важным. В противном случае в неумелых руках Библия часто становится инструментом религиозной демагогии и профанации. Довольно часто церковная кафедра становится местом «вавилонского смешения», когда читая один и тот же текст, проповедники могут утверждать прямо противоположные вещи.
Любой текст, выдернутый из контекста, может служить для оправдания собственных, подчас ошибочных, представлений. К примеру, в некоторых христианских семьях для физического наказания детей используется «ясный библейский мандат». И если физическое насилие по отношению к детям, к сожалению, воспринимается нами как норма, то в ряде стран - это уголовно-наказуемое деяние.
Отсутствие интеллектуальной и духовной элиты, то есть той самой прослойки «сильных, мудрых, благородных», сказывается до сих пор на отсутствии у нас ясно выраженного национального богословия, что, в свою очередь, означает нашу повышенную зависимость от западных учителей.
Девяностые годы, открывшие возможности для обучения за рубежом, «открыли» для нас бескрайний и противоречивый мир богословской мысли. Учитывая контекст, в котором мы развивались, неудивительно наше естественное тяготение к фундаменталистскому богословию. Боюсь, что еще долгое время мы будем проповедовать с «американским акцентом», что неизбежно будет закреплять в сознании соотечественников стереотип о заимствованном характере баптистского вероисповедания.
Целенаправленная политика властей, с одной стороны, и апокалипсическая парадигма, с другой, загоняли евангельское христианство все дальше и дальше в гетто собственной субкультуры. Официальная пропаганда сделала все возможное для создания крайне негативного образа баптистов – людей-изуверов, сектантов, идущих «не в ногу» со временем. На самом деле, мало кто из «здравомыслящих людей» мог отважиться зайти в молитвенной дом баптистов, располагавшийся, как правило, на глухой окраине, дом, из которого доносилось тоскливое, нестройное пение десятка-полтора пожилых людей.
Реалии жизни христиан в I веке неизбежно ставили их перед дилеммой существования в языческом окружении. Как жить в «мире» и «быть не от мира сего»? Именно поэтому уже в посланиях Павла его апокалипсическая риторика уживается с прагматичным осмыслением отношения христианина к окружающей действительности.
Могут ли верующие, к примеру, общаться с неверующими (т. е. с грешниками)? Если да, то где та грань, которую верующие не должны переступать? Что делать, например, если неверующий друг позовет тебя в гости?
Отвечая на этот вопрос Павел, в сущности, говорит: "Иди! И ешь все без всякого исследования, в том числе и мясо, принесенное в дар идолам (?!)" (1 Кор. 10:27). Это довольно смелая рекомендация, потому что вкушение пищи в древнем мире всегда было окрашено религиозными коннотациями.
Без сомнения с подобными и многими другими вопросами сталкивались и евангельские верующие в России. Во время написания этой статьи мне совершенно случайно попалось на глаза свидетельство скрипача симфонического оркестра Большого театра Слесарева Г.Г. (как оказалось моего дальнего родственника). В тридцатые годы прошлого века, незадолго до того, как он был репрессирован, Георгий Георгиевич задавался вопросом, насколько совместима его профессия с его христианскими убеждениями?
Мне думается, что отвечая на подобного рода вопросы, евангельские христиане-баптисты вынуждено шли по пути ограничений и запретов. Характеристика верующего формировалась «от противного»: христианин – это человек, который не пьет, не курит, не ходит в кино или театр, не читает газет и книг (кроме Библии). Мы хорошо знали, что христианин не должен делать, но не очень хорошо представляли, в чем может состоять его позитивное влияние на общество.
Девяностые годы прошлого века стали переломными в жизни нашей страны. Эпоха перемен заставила нас выходить наружу из гетто. Мы вынуждены были учиться заново, как жить и проповедовать нашим современникам на понятном и доступном языке. Если и был положительный элемент в явлении массовой эмиграции в 90-е годы, так это освобождение наших церквей от значительной части верующих, для которых приверженность традициям прошлого была превыше всего.
Нужно признать, что в попытке привлечь как можно больше последователей некоторые евангельские церкви пошли путем искусственного занижения барьера, который отделяет «церковь» от «цирка». Помню, как в начале тех же 90-х годов москвичей изумляли приезжие американские силачи-проповедники, разрывавшие цепи "именем Иисуса Христа".
В противоположность старой парадигме, согласно которой евангельская община представляла собой протестное движение людей, противостоящих «миру», сегодня делается попытка объединить мир сакральный и светский в одно целое. Когда присутствуешь на богослужении-дискотеке, понимаешь, что твое тело приходит в движение раньше, чем ты сможешь разобрать слова песнопения.
Возвращаясь к вопросу о нашем позитивном влиянии на общество, нужно сказать, что мы только начинаем делать первые шаги в этом направлении. В ряде мест довольно эффективно работают христианские реабилитационные центры для наркозависимых. При церквах работают группы помощи зависимым и созависимым людям. Поместные церкви также принимают участие в оказании социальной помощи детским домам, инвалидам и ветеранам войны. К сожалению, я не знаю, существует ли положительный опыт по организации противоабортной профилактики и подобного рода деятельности. В этой и других областях вероятнее всего необходимо объединение усилий ряда церквей или евангельских конфессий.
В заключение хочу сказать о том, что более чем столетняя история существования общины евангельских христиан-баптистов на российской земле делает ее неотъемлемой частью религиозного спектра российского общества. Несмотря на боль понесенных утрат и принципиальные идеологические разногласия в прошлом, и в годы лихолетья и в годы побед, евангельские христиане-баптисты оставались вместе со своей страной. Сегодня мы учимся жить на правах полноправных граждан страны. Уже многое сделано в этом направлении, еще многое предстоит сделать. Чем больше будет уверенность в том, что возврат к тоталитарному прошлому невозможен, тем больше основания для того, чтобы мы осознавали себя сынами и дочерями русской земли.
Геннадий СЕРГИЕНКО