Со Христом и в тюрьме свобода И. Я. Антонов

Собрания наши проходили под наблюдением милиции, КГБ, их часто пытались разгонять или перебивать. Так мы однажды собрались в доме Александра Емельяновича Кулиша в воскресенье для хлебопреломления. В середине собрания ворвалась милиция и люди в штатском начали кричать, фотографировать, бесчинствовать. Мы стали на молитву. Капитан милиции подошел ко мне и давай кричать: "Антонов, прекратите молиться", а брата Петю схватили за руки и ноги и понесли в милицейский "бобик", затем подошли ко мне, взяли за руки и повели туда же. Дорогой я задал капитану вопрос: "Почему вы так бесчинно и беззаконно поступаете с верующими?" Он ответил: "Вы калечите детей". Тогда я спросил его: "Много ли наших детей-"калек" у вас в милиции среди пьяниц, воров, хулиганов?" Он подумал и ответил: "Нет, ваших совсем нет, но ведь вы нарушаете законодательство о культах". На это я сказал: "Если наших нарушителей-детей нет в милиции, то нужно законодательство отменить". На что он с гневом возразил: "Видишь чего вы хотите! Этого не будет!", хотя впоследствии оно было-таки осуждено как антиконституционное и противоречащее свободе совести. Когда нас доставили в милицию, то начальник отделения сказал мне: "Вас привезли для установления вашей личности". Я ответил: "Зачем вы лицемерите? Ведь капитан в доме кричал: "Антонов, прекратите молиться!" Тогда он с гневом сказал: "Суд разберется". И выпустили нас из милиции. Вечером там же мы совершили хле-бопреломление без милиции и после рассудили, как поступать, когда внешние разгоняют и вытаскивают насильно с места собраний. После рассуждений пришли к такому решению: самим не расходиться по требованию; но если уже силой хватают, то лучше идти, ведь о Христе написано: "Тогда воины...взяли Иисуса и связали Его, и отвели Его сперва к Анне" (Иоан. 18:12-13).
За проведение собраний нас вызывали часто на административную комиссию, чтобы оштрафовать. Так и после этого собрания вызвали несколько человек в горисполком, зачитали протокол обвинения, особенно за присутствие детей на собрании. Когда один за другим обвиняли нас, то после я сказал: "Есть Указ Верховного Совета СССР о том, что родители, в соответствующих случаях опекуны, имеют право воспитывать детей в религиозном духе". Женщина-юрист выкрикнула: "Такого Указа нет!" А другой пожилой адво'-кат, слепой, встал и громко сказал: "Да, есть такой указ". Я поблагодарил Бога за этого человека, который сказал правду, с уважением вспоминаю его и всегда молился за него. А той лицемерной женщине сказал: "Вы работаете в комиссии и не знаете законов, или лицемерите?" Она замолчала и больше не открывала рта. Поэтому хочу всем верующим посоветовать для защиты пользоваться двумя духовными мечами: первый и основной - "меч духовный, который есть Слово Божие" (Ефес. 6:17) и второй - законы гражданские, Конституция, Закон о свободе совести, Всемирная Декларация прав человека и другие. Давид, когда сразил Голиафа камнем из пращи, затем отсек его же голову мечем (1 Царств 17:48-51). Мы понимали, что готовят нас к суду.
Рождественские и Новогодние праздники встречали и провожали на коленях, молитвенно. Вечером и ночью детям раздавали подарки и радовались в простоте сердца. Приглашали иногда и посторонних детей.
И вот с 1968 на 1969 год попросилась к нам на торжества пионервожатая мальчика Дани Бондаренко. Она побыла, сказала, что ей понравилось, а потом в суде шла как свидетельница, что я учил детей вере в Бога. На праздничных собраниях раздавали поздравления с пожеланиями, и мне попало: "Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук; но теперь - ваше время и власть тьмы" (Луки 22:53).
И мне пресвитер Александр Дмитриевич сказал: "Тебя арестуют".
После вечернего новогоднего собрания мне сказали, что приехала молодая сестра, гость, что она очень хорошо поёт под гитару. Я попросил её спеть псалом напамять. Она кратко помолилась и спела вдохновенно псалом, который я впоследствии выучил и часто пел в тюрьмах и лагерях:

"Весело цветики в поле пестреют,
Их по ночам орошает роса.
Днём их приветливо солнышко греет,
Ласково смотрят на них небеса.
Вот они видят: в окне за решеткой
Тихо качается бледный цветок,
Света не видя, печальный и кроткий
Вырос он в мрачных стенах одинок.
Цветикам жаль его бледного стало,
Хором они к себе брата зовут:
"Солнце тебя никогда не ласкало,
Брось эти стены, зачахнешь ты тут!"
"Нет!" - отвечал он. - "Хоть весело в поле,
Хоть наряжает вас пышно весна,
Но не завидую вашей я доле
И не покину сырого окна!
Пышно цветите своей красотою,
Радуйте братьев, счастливых людей.
Я ж буду цвесть для того, кто судьбою
Счастья лишен и любимых друзей.
Я ж буду цвесть, для того, кто страдает,
Узника я утешаю один.
Пусть он, взглянув на меня, вспоминает
Прелесть любимых и милых долин!"

В начале января 1969 года, когда я утром ехал автобусом на работу, то Дух Святой указал мне на женщину, которая следила за мною и, по-видимому, была послана, чтобы убедиться, что я буду на работе. В 9 утра я принял смену, а через полчаса пришел посыльный и пригласил к главврачу в кабинет. Когда я вошел, то увидел, что там сидели ещё два человека из прокуратуры. Главврач сказал, чтобы я передал смену, так как пришедшие товарищи хотят поехать со мной в город для беседы. Я помолился и решил про себя: если один из них пойдёт за мною, то они приехали арестовать меня. Когда я вышел из кабинета главврача, то полный мужчина пошел сопровождать меня. Впоследствии он оказался старшим следователем и вел моё дело. Я передал смену, а когда в раздевалке брал сумочку с обедом, то сопровождающий повелительным тоном заставлял взять чемоданчик, лежащий рядом. Я отказался, сказав при этом, что чужые вещи не могу брать.
Привезли меня в прокуратуру, сделали обыск и предложили условия: пока я буду в КПЗ, соглашусь исполнять законодательство о культах, тогда пойду домой; а если нет, то будут судить. Завели в камеру, я помолился, вспомнились слова Христа: "Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня" (Мтф. 10:37), "И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную" (Мтф. 19:29). И я избрал второе, и Бог послал и утешение, и радость в сердце. В камере находился молодой человек, который после молитвы удивился и спросил меня: "Ты верующий?" Я ответил: "Да". И у нас началась беседа о жизни, душе, Боге и т.п. Он был удивлен, что за веру в Бога меня собираются судить. О себе он сказал, что сидит за "гоп-стоп", то есть ночной грабёж человека. При этом сказал, что влиятельная тётя два раза уже ходатайством избавляла от тюрьмы, а больше не будет выручать.
Домой к нам в день ареста приезжали, сделали обыск и забрали духовную литературу, братские листки, журналы духовные и т.п. Двенадцатилетний сын Павлик поехал в психбольницу, где ему сообщили, что папу увезли в город. На другой день жена передала передачу, а через три дня её вызвал следователь и, узнав твердое решение не идти ни на какие компромиссы, был очень разгневан, повез бумаги для санкции на арест к прокурору, а затем в Кировоградскую тюрьму. В КПЗ заполнили карточку арестованного, взяли отпечатки пальцев, особые приметы, а при приёме в тюрьму эту процедуру повторили. После 15 лет, проведенных на свободе, тюрьма напомнила мне Минскую и Оршанскую тюрьмы, которые были во много раз хуже, чем сейчас Кировоградская. Камеры были маленькие, на 4-6 человек, железные нары, решетки-баяны на окнах, вода в камере, параша-бочка с нечистотами, специфический тюремный запах, смрад от табака и тряпок, бумаг для варки чефира. Разговаривать, громко петь по-прежнему было нельзя, но молиться не запрещали. А пел я тихонько:

Вот полночь настала в остроге...

Вспомнил, как мои шестилетние девочки пели в селе на посещении в Ульяновском районе, и возрадовался дух мой. В камере со мной один человек был все время, а другие приходили и уходили. Я понял, что это "наседка" (человек, посаженый начальством, чтобы все докладывать о жизни в камере). Мы беседовали принужденно, больше он задавал вопросы, на которые Бог давал мне мудрость отвечать. Бога он ругал, а верующих осуждал. Когда я становился молиться, то он отключал радио и говорил: "Я выключаю, чтоб тебе не мешать молиться". Я благодарил за это. Жена Лина передавала каждый месяц передачу, белье, одежду. Многим делился с заключенными. Передала Лина в тюрьму и деньги, чтоб я мог каждый месяц покупать продукты. В камере холодно не было, выдавали матрац, набитый опилками, серую матрасовку, подушку и одеяло, раз в десять дней водили в баню, каждый день 40-50 минут прогулка в двориках, накрытых железной густой сеткой, которые напоминали клетки для курей в городах. Следователь вызывал раза два, допрашивал, но я его предупредил, что за церковные дела отвечать не буду, так как церковь по закону отделена от государства и государство от церкви. За других отвечать тоже не буду. В это время они собирали материал у других верующих и неверующих, чтобы судить меня. К сожалению, некоторые верующие дали показания из-за страха, что я привозил литературу духовную, братские листки, проповедывал и т.п., а после суда горько оплакивали предательство, терзались мучениями совести, а я всё всем прощал с Божией помощью. Однажды во время обеда, когда кормушка в двери была открыта, я увидел, что молодого человека, который сидел в КПЗ за ночной грабеж, вел надзиратель с вещами, и он увидел меня и узнал, радостным взором показал, что идет на свободу. Значит, влиятельная тётя опять походатайствовала о его освобождении. А я помыслил, что суды человеческие бывают несправедливы, и как хорошо, что есть справедливый суд Божий, который недоступен звону злата.
Часто Бог посылал сны. И вот я один сон рассказал "наседке", а он мне говорит: "Ты на днях пойдёшь домой". По-человечески о доме только можно мечтать. Но для Бога нет ничего невозможного. И вот прошло несколько дней, меня вызывают из камеры с вещами. Я подумал, что повезут куда-то на очную ставку. Привели в служебное здание, ввели в кабинет, где трое сидят за столом: старший следователь, наш сотрудник КГБ и какой-то незнакомец, как позднее я узнал - сотрудник КГБ по Украине Фисуненко А.Ф. Он позвал меня к столу и, открыв Библию, прочитал из 13 главы послания к Римлянам, первые два стиха: "Всякая душа да будет покорна высшим властям... а противящиеся, сами навлекут на себя осуждение". А затем сказал: "Хоть вы и служитель Божий, а Слово Божие нарушаете, вот и сидите в тюрьме". Я ему предложил дальше текст читать, и хотя он очень не желал, но прочитал стих 7: "Итак отдавайте всякому должное... кому страх, страх; кому честь, честь". А я разъяснил: "Честь вам отдаём, налоги платим, в добрых делах участвуем, не ругаем власти и с мятежниками не сообщаемся, а то, что вы хотите, чтобы были не верны Богу и исполняли ваши безбожные, против совести и Конституции законы, то мы не будем исполнять". Напомнил Слова Христа: "Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу" (Мтф. 22:21). Также напомнил им Декрет Ленина о свободе совести, Всемирную Декларацию прав человека, строчки из письма Ленина о крестьянской бедноте: "Только в Турции да царской России сохранились законы преследования за веру, самые позорные, несправедливые." Затем начал упрекать, что нарушаем законодательство о культах, я спросил его: "А оно должно противоречить Основному Закону, Конституции?" Он ответил: "Нет". Я тогда перечислил некоторые пункты, явно противоречащие Конституции. После двухчасовой беседы они стали что-то перешептываться. А я им говорю: "Вы меня хотите отправить на этап? То я прошу, чтобы мне принесли из прачечной сданное в стирку тёплое бельё". Фисуненко мне: "Да, мы вас отправим на этап, знаете куда? Домой, с условием, чтобы вы шли на работу в больницу". Я не верил, но следователь оформил подписку, чтобы я не уезжал из города до суда. Надзиратель принёс бельё, и меня вывели из тюрьмы. Я вспомнил апостола Петра, которого освободил Ангел из темницы, а меня вывели люди, борющиеся с Богом. С какой целью? Впоследствии я понял почему, чтобы верующие думали обо мне как об изменнике и предателе дела Божия.
Наступили сумерки, когда я подходил к дому. Сынок Павлик увидел меня в окно. Слышу, громко закричал: "Мама, папа идёт!" А Лина, слышу, отвечает: "Какой тебе папа, ты в своём уме?" И мне вспомнилось подобное, когда Рода сказала о Петре. И ей ответили верующие: "В своём ли ты уме?" (Деян. ап. 12:15).
Лина испуганно спросила меня: "Как ты освободился?", подумав, что я согласился на компромиссы. Я помолился и рассказал всё, как было. Она и дети поблагодарили Бога, и жена сказала: "А что подумают верующие?" Я ответил, что объясню, как было, и знаю, что мне поверят, потому что я говорю пред Богом, так впоследствии и было, поверили мне. Много было благодарности Богу от жены, детей, старенькой мамы дома, в Церкви среди верующих. На работе главврач сказал о том, что и они писали ходатайственное письмо о моём освобождении. Я по-прежнему пошёл на работу в больницу и трудился в Церкви.

Следователь однажды вызвал меня, объявив об окончании следствия, и сообщил, что теперь будет суд. Два месяца я побыл на свободе. И вот принесли повестку на суд. Накануне вечером собрались дома семья, друзья и некоторые из регистрированных. Я прочитал из Евангелия (Иоанна 13:33-35): "Дети! не долго уже быть Мне с вами: Будете искать Меня, и, как сказал Я Иудеям, что куда Я иду, вы не можете придти, так и вам говорю теперь. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою".
Все со слезами помолились. А поздно вечером принесли телеграмму из Москвы, сообщающую о смерти моего отца Якова Антоновича, у которого я был недели две назад, и он покаялся в грехах. Ездил я с разрешения следователя. Я помолился с семьей, и побуждение Духа было ночью ехать, а другой лживый голос подсказывал, что отпустят с суда. Утром помолились, я попрощался с матерью, старицей Анисьей Ивановной, и пошли в суд. Суд был открытый, все желающие, друзья были в зале. Я судье дал телеграмму о смерти отца и попросил перенести суд на время после похорон отца. Он прочитал и сказал, что ответ будет дан в конце суда. Судья зачитал обвинительное заключение, где было сказано, что я нарушал законодательство о религиозных культах, обучал религии детей и проводил нелегальные собрания. Свидетелями были председатель Новомиргородского Райисполкома, который наговорил много неправды, учительницы с Неопалимовки и учительница-руководитель 4 класса, где учился сын Павлик. Учительница с Неопалимовки говорила, что дети верующих отсталые умственно, плохо учатся, в кино не ходят, замкнутые и т.п. А учительница Павлика сказала: "Мальчик хорошо учится, и поведение хорошее, но когда я предложила быть пионером, то он отказался, сказав, что он верит в Бога, а пионеры отвергают Бога". Это его заявление было, как снег на мою голову. Судья перебил её и не дал больше говорить. Мне предоставили возможность сказать защитное слово и последнее слово. Я сказал, что на основании Конституции, Декларации прав человека не имеют права судить меня. Прокурор перед последним словом предложил: "Если согласитесь исполнять законодательство о религиозных культах, то успеете и на похороны отца, и пойдете домой. А если не согласитесь, то поимеете три года лагерей строгого режима". Я ответил, что такое законодательство выполнять не буду, и просил отпустить похоронить отца. В зале появилась милиция, и судья зачитал приговор: "По ст. 138 части 2 - три года заключения со строгим режимом". Перед чтением приговора попросили моих детей выйти из зала суда, на что я ответил: "Судить беззаконно можете, а приговор не можете зачитать при детях". Я попрощался с женою, детьми, друзьями, и "черный воронок" отвез меня в тюрьму. Господь укрепил и утешил Словом Божьим "Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное" (Мтф.5:10) и Дух Святой, Утешитель, наполнил мое сердце спокойствием. Подъезжая к тюрьме, я мысленно сказал: "Здравствуй тюрьма, ведь со Христом и в тюрьме свобода, а без Христа и на воле тюрьма". Помолился за всех гонителей, чтобы Бог простил им и побудил к покаянию.
Снова тюремные, стесненные для тела условия, но дух бодрый и радостный, что Бог дал силы остаться верным Его Слову, и я ощущал Господа очень близко. Вспомнилось изречение:

имущество потерять - мало потерять;
друзей потерять - много потерять;
бодрость потерять - все потерять.

После обысков, бани, карантина попадаю в камеру и встречаю сразу же соседа с нашей улицы, Николая, который был очень опухший и больной от злоупотребления алкоголем. Познакомились ближе, он, оказалось, попал за кражу, а я за веру в Бога. Он очень хорошо относился ко мне и в тюрьме, а позднее в лагере. Поделился вольной пищей с арестантами. А утром слышу: по тюремному радио читают из газеты о моем суде, где особенно критикуют учительницу Павлика, которая похвалила сына в суде за хорошее поведение и учебу, а не понимает, что он верит в Бога. За это ее сильно критиковали и вызывали в гороно, чуть не выгнали с работы. Чтобы оправдаться перед начальством, она одела потом насильно пионерский галстук Павлику на шею (другие мальчики держали ему руки) и сказала: "Ты - пионер". А он снял галстук, положил на стол и сказал: "Я пионером не буду, потому что пионеры отвергают Бога". И больше она не насильничала.
До отправки в лагерь желающим предложили выходить на работу в тюремный цех сбивать ящики. Я с радостью согласился. В первый же день, как я вышел, вдруг слышу, что пожилой человек громко объявляет: "Мужики, среди нас есть верующий, баптист" и показывает на меня. Я немного смутился, а потом и благодарил Бога, что он так сделал. Тут же стали подходить люди, беседовать. Подошел пожилой человек за советом. Его осудили на б лет за то, что якобы он автомашиной задавил человека. На самом деле это сделал шофер, возивший областного прокурора Николаевской области. При чем, сказал он, в деле экспертизы записано, что след резины на задавленном не его автомашины. Я посоветовал мужчине обратиться к Богу за помощью, а из лагеря написать письмо хорошему защитнику. Другие подходили и беседовали непосредственно о Боге. Я рад был рассказывать. и свидетельствовать о Любви Божией к погибающим людям. Нам уже можно было писать письма домой, и я сразу написал о здоровье и благополучии своем, но от них не успел получить, так как нас собрали на этап и перевели через забор на колонию №6, строгого режима.
Обычно большинство заключенных хотят побыстрее уехать в лагеря, потому что там можно быть более свободным. Работать не хотели только те, которые не привыкли работать. Пришлось проходить медицинское обследование, и врач-рентгенолог очень внимательно осмотрела, посочувствовала и пожелала мне здоровья и освобождения. Как позднее я узнал, она тоже была верующая.

После тщательного обыска, карантина и распределения комиссией я попал в строительную бригаду достраивать административное здание. Жилая камера оказалась на третьем этаже, и мне дали на нарах верхнее место у окна, из которого, даже через решетку, видно было хождение по улице вольных людей и автотранспорт. Заключенные перекрикивались, руками, как немые, переговаривались, через заборы перекидывали письма, чай, деньги и т.п. После личного свидания и я договорился с Линой, чтоб один раз в неделю приходила с детьми в определенное время, и мы могли издалека видеть друг друга, знаками что-то понять друг о друге. Через месяца два начальство поставило высокую решетку, и нам уже невозможно было что-то увидеть, но Бог усмотрел другое место для подобных встреч. Письма я получал регулярно, больше всего писала Лина, меньше девочки, Верочка и Надечка, а Павлик и того меньше. Как всегда, я молился утром до подъема на нарах, вспоминал Священное Писание, а после подъема выходил во двор и пел псалмы до объявления на завтрак, иногда кто-то подходил беседовал. После завтрака выходили в пром-на работу. Меня поставили носить носилками раствор на второй этаж. Первое время сильно уставал, но позже привык. Установят была за мною сильная слежка, и дневальным, и на работе, и в , и во время прогулок. Стоило мне с кем-то поговорить, 4е вызывал оперуполномоченный или отрядный, запугивали их (моих собеседников), о чем потом и говорили некоторые Мне. В библиотеке я брал старые книги и в них читал выдержки о Боге, жизненные примеры и записывал в тетради. При очередном обыске, а меня часто обыскивали и без очереди, у меня забрали все тетради, затем письма. Оперуполномоченный по фамилии Друзь вызвал и стал допрашивать, откуда у меня такие записи о Боге. Мне пришлось сказать: "из книг в библиотеке". Записи он не отдал, а затем из библиотеки все книги, с которыми я работал были изъяты выругали библиотекаря. Двор лагерный был очень маленький, и в жаркую погоду там было, как на базаре в воскресный день, все хотели подышать свежим воздухом.
Во время вечерней прогулки подошли ко мне два молодых человека и попросили рассказать что-нибудь о Боге. Я их спросил: "А вы верите в Бога?" Один ответил, что у него бабушка была верующая, добрая, хорошая и его научила веровать. Другой рассказал, что он очень верит в Бога, и никто его в этой вере не разубедит. И рассказал почему.
После очередного лагерного срока он был отправлен на стройки народного хозяйства (химия) Урала. Приехала туда жена, заработки были плохие, явно не хватало денег ни на питание, ни на одежду. Воровать идти не хотел, потому что это значило опять попадать в лагерь, Богу не верил и не молился: "Однажды ночью приснился мне сон, кто-то советовал, чтобы я купил лотерею "Спортлото" и такие-то цифры зачеркнул. И это так отчетливо я все запомнил. Утром рассказал жене, которая убедила меня купить билет. Так я сделал, как мне было указано во сне, и выиграл самый большой выиграш - 5000 рублей". Я спросил: "Как же ты с ними поступил?" Он рассказал, что купили одежду, обувь, хорошо покушали, а часть с товарищами прогулял. Я ему заметил: "Видишь, Бог тебе послал по милости такой дар, а ты Богу не выделил ничего". Он с удивлением сказал: "А как я Богу мог дать?" Я объяснил ему, что если мы во имя Христа накормили голодного, напоили жаждущего, одели нагого, посетили больного и узника, то это сделали для Христа (Мтф.25:31-40). Он с сожалением ответил: "Я не знал этого". Поистине: "Бог говорит многократно и многообразно" (Евр.1:1). Я поинтересовался, за что он сейчас отбывает срок? Он рассказал, что переодевался в милицейскую офицерскую одежду и под видом проверяющего забирал нужное со склада, получил за это десять лет. Мы целый вечер пробеседовали о грехе, диаволе, бесах и, конечно, я указал на покаяние и веру в Иисуса Христа, который и прощает грехи, и избавляет от диавола. Больше всего приходили беседовать те, у которых было горе, опасности, трудности.

Подошел ко мне пожилой человек по имени, кажется, Анатолий из Николаевской области, которого осудили за то, что якобы он автомашиной задавил человека. Мы помолились, и я посоветовал вызвать адвоката слепого из Кировограда и рассказать ему все дела. Об этом адвокате шла в народе молва, что он разбирается в законах, справедливо разбирает дела и дает хорошие советы. Анатолий вызвал его и при встрече рассказал о своем деле. Тот внимательно выслушал, познакомился с делом и сказал, что еще должен поехать в Николаев и выяснить все на месте: "А затем встретимся и все расскажу". После поездки он снова пришел в лагерь и пояснил Анатолию: "Да, в деле экспертиза показывает, что следы на задавленном не вашей машины, и вы осуждены несправедливо, но я ходатайствовать о пересуждении не могу. Найдите человека, который бы взялся хлопотать о вас через Киев и через Москву". Такого человека ни Анатолий, ни жена и родственники его не нашли. Так он и отбывал срок в лагерях строгого режима. Начальник отряда обещал отправить его на стройки народного хозяйства.

Три раза кормили в общей столовой.
Завтрак: суп крупяной или каша ячневая, овсяная, перловая и кипяток, хлеб.
Обед: суп крупяной или щи с капустой, каша та же, хлеб.
Ужин: каша или суп и рыба соленая (тюлька, камбала) и чай.
Хлеб выдавали утром и сахар по 20 грамм. Один раз в месяц в ларьке можно было отовариться на 5 рублей и дополнительно от 2, 14 до 4 рублей. В ларьке не продавали сала, масла сливочного, мясных изделий, сахара. Чай выдавали ежемесячно по 25 грамм на человека. Сахар не продавался, чтобы не делали самогон, а чай, чтобы не варили "чефир" (пачка чая на поллитра воды). Пятикилограммовая передача положена 1 раз в год без сала, масла, сахара и чая. Еще две бандероли по 0,5 кг можно получить в год. Если будет какое-то нарушение режима, то начальник отряда вправе лишать и ларька, и передач. Кроме того, многие заключенные имели нелегально деньги, покупали и продавали все: и разрешенные, и запрещенные продукты, хотя это считалось грубым нарушением. Деньги приносили со свиданий, особенно личных. Вольнонаемные люди тоже проносили с отчислением себе 10-20% от передаваемой суммы. Даже один вольнонаемный рабочий сам знакомым предлагал что принесет, потому что любил выпить. Знакомым и в ларьке можно было купить за наличные деньги. С большой осторожностью пользовался и я этим для дополнительного питания. Несмотря на большую слежку со стороны заключенных-осведомителей и частые обыски, Бог хранил, и ни разу я не попадал под нарушения. Когда недоставало питания, то Бог Словом Своим утолял алчность и жажду.

Однажды после выхода на работу заключенные играли в карты, надзиратели стали отнимать карты, заключенный ударил надзирателя, убежал и скрылся на чердаке, затем вылез на крышу, набрал кучу кирпича и целый день никого из начальствующих не пускал в жилую зону, объясняя заключенным, что они могут делать все, что хотят. Как только появлялся вольный, он бросал кирпичи в них. Вечером мы пришли с работы, зашли в секцию и наблюдали за происходящим из окон. Вот приехало начальство из управления и прокурор по надзору, зашли в жилую зону и предложили ему слезать с крыши, обещая что, никакого наказания ему не будет. В ответ он начал бросать в них кирпичи, приехавшие быстро стали убегать, один кирпич пролетел у одного из них мимо головы. Чувствовалось напряжение у всех и какой-то страх. Чем кончится и как?
Я молился, чтобы Бог не допустил войны между заключенными и начальством, которые уже встречал в первый срок. Я знал, какие ужасные могут быть последствия. Начальство поступило так с помощью заключенных-дружинников. Надзиратели переоделись в одежду заключенных, прошли в жилую зону, пролезли на чердак и вместе с заключенными начали ломать крышу в нескольких местах, чтобы выскочить наверх и связать нарушителя. Бросать кирпичи везде он не смог, и двое выскочили-таки и схватили его. Он начал бороться и хотел вместе с ними свалиться с крыши (третьего этажа) и убиться. На самом краю крыши подоспела помощь, и баламута связали, сняли с крыши и посадили в ШИЗО. Какова была его дальнейшая участь, не известно нам, но известно Богу. После пролома крышу сразу не отремонтировали, пошел дождь, ночью капало на мою постель, так как у меня были верхние нары. Я вынужден был лечь на полу, так как свободных мест не было. А вечером я принес с работы два метра рубероида и две ночи спал под ним, пока починили крышу.
Немного раньше этого Ч.П. было другое.
В рабочей зоне стояла высокая кирпичная труба, а в мастерской был сделан гроб для умершего. Человек с некоторым психическим расстройством взял этот гроб и по скобам (лестнице на трубе) вытаскал его наверх и, стоя в гробу, размахивая белой простынею, начал кричать, обвинять начальство. Собравшееся начальство просило, уговаривало, чтобы он слез с трубы, ничего не помогало. Тогда решили затопить печь, чтобы дымом его выкурить сверху, а он закрыл отверстие трубы гробом, крышкой, телогрейкой, и дым пошел в кочегарку. Так он целый день пробыл на трубе, а к вечеру сам слез на землю. Врачи признали его психически больным и не судили его. Трубу разломали и построили в другом месте. Очень много делали люди зла себе и другим: вскрывали вены, обжигали тело, глотали стекла, гвозди, обкуривались анашей, объявляли голодовки и т.п. Видя такое и слыша обо всем подобном, я благодарил Бога, что Он избавил меня от диавольской силы, и молился за других, и свидетельствовал о Христе, который пришел разрушить дела диавола.

Личные свидания разрешали одно в году от 1 до 3 суток. В отдельные комнаты при общей кухне заводили близких родственников, осматривали вещи, чтобы не было запрещенных, а затем тщательно обыскивали заключенных и заводили в комнату на свидание. Это было большой радостью и ободрением. Прежде всего мы приветствовались, совершали молитву благодарности, иногда пели приветственный псалом, а потом принимали пищу и рассказывали друг другу о пережитом. Больше всего о духовной жизни своей, семьи, церкви, братства, кое-что приходилось громко не говорить или вообще не говорить, а объясняться знаками или писать пальцем на столе, иногда карандашом на бумаге. Заводили обычно вечером, от 4 до 7 часов, потому ложились на отдых очень поздно. Свидание было праздником для духа, души и тела. Самой большой радостью и утешением было слышать, что дети Божие переносят гонения, штрафы, разгоны, суды товарищеские и народные, но не идут на компро-мисы с атеистами, на обольщения регистрированных служителей, которые сами лишались силы Божией и желали в угоду атеистам и друзей завести под ярмо чужое. Печально было слышать, когда некоторые из-за страха уходили в автономию или регистрированные собрания. Молиться приходилось за тех регистрированных, которые клеветали на братство гонимое и распространяли ложные слухи, создаваемые атеистами и служителями ВСЕХБ. Очень я радовался покаянию новых душ, их крещению, несмотря на все хитрости атеистов. Однажды рассказала жена, что приходил домой оперуполномоченный Друзь из лагеря и старался настроить детей, что якобы я не хочу жить дома и их не желаю обеспечивать. Я жену попросил: "Если он еще придет к нам домой с такими словами, то закрой перед ним дверь спокойно". Такие слухи он распространял и среди заключенных. Так я обличил его, увидев в зоне, за ложь, распространяемую им, и сказал, что жена не будет пускать его в дом. А мне было достоверно известно, что одна жена неверующая накрыла его мокрой тряпкой и выгнала из дому. Обычно свидание очень быстро проходило, и наступало трудное расставание, особенно горько плакали дети, но мы утешались Господом, и тем, что мама была с ними, ведь у некоторых и мам сажали в тюрьму (как Слобода Надежда), и детей определяли в интернат. Молитва расставания была уже не с радостью, а со скорбью, печалью, в слезах. Лина старалась успокоить их больше, чем мог я. Дети обещали молиться всегда, писать письма, хорошо учиться, прославлять Бога в собраниях, а также не забывать молиться и за всех заключенных. Через личные свидания и дети как бы побывали в узах вместе со мною.
Общие свидания давали два раза в год от 1 до 2 часов и только с близкими родственниками, записанными в личном тюремном деле. В комнату заводили прежде вольных, а затем заключенных. Между теми и другими стоял широкий стол, чтобы не могли ничего передать. В присутствии надзирателя шли разговоры, а позднее поставили толстое стекло на столе, чтобы не передавали ничего друг другу, а еще усовершенствовали тем, что издали видели друг друга и разговаривали по телефону. Запрещали говорить о Боге, о гонениях, о других людях и в случае нарушения могли прервать свидание. Но и такое свидание приносило много радости и ободрения. Если положена была передача до 5 кг одна в год или две бандероли по 0,5 кг, то в это время после свидания и после проверки можно было и гостинец получить. Обычно передавали чеснок, лук, перец для того, чтобы, употребляя их, вызывался аппетит, так как однообразная пища, супы и каши из ячменя, овсянки, вызывала отвращение. Многие, в том числе и я, вместо этих каш и супов употребляли хлеб с солью и воду холодную, а утром чай с сахаром (20 грамм в сутки).
После свидания не разрешали подходить друг к другу, а прощались воздушными поцелуями, и руками махали, как бывает на железнодорожных вокзалах, когда уже начинает отправляться поезд. Мы обычно передавали приветствия друзьям и просили молиться друг за друга. Однажды Бог расположил сердце надзирателя к сыну Павлику, который позволил сидеть ему рядом со мной и даже кормить меня шоколадкой, хотя это было строго запрещено. Я так был благодарен Богу и этому человеку, за которого потом молился Богу. После свидания заключенным делали тщательный обыск, и если что-то находили, особенно деньги, то отбирали и наказывали. Большой радостью было получать письма. На строгом режиме можно было писать 2 письма в месяц через цензора, а получать неограниченно. В письмах запрещали писать о Боге, о лагерных условиях, о других людях. Я много получал писем, и это было большим свидетельством о любви Божьей верующих и начальству, и заключенным. Некоторые письма я не получал. Больше всего получил от жены Лины (108 за три года), меньше от дочерей Верочки и Надечки (54 и 56), еще меньше от сына Павлика (18). Письма читали и другие заключенные, одни из любознательности и утешения, другие для обольщения и насмешек. Однажды письмо от Верочки лежало на тумбочке, а на верхних нарах лежал мой "наблюдатель". И вот, прочитав в письме: "Папа, я молюсь не только за тебя, но и за заключенных, которые с тобою", он спрашивает меня: "Так что, она молится и за меня?" "Да", - ответил я. Так благотворно подействовало это на него, что он просил, чтоб я дал адрес, и после освобождения он зайдет и купит ей торт. Я сказал, что она это делает из любви к людям, и не нужно подарков. Да, желание его не исполнилось, так как его ночью освободили и увезли на машине в Кривой Рог, чтобы не убили его при освобождении в Кировограде. Этот человек был тайным работником (доносчиком начальству). Получил я как-то и большое письмо (12 листов) от главврача больницы, где я работал. Письмо было написано в атеистическом духе, в нем было обвинение нас, верующих, что мы не делаем зла, что боимся наказания от Бога и пугаем людей адом и в страхе перед адом веруем в Бога, стараемся делать доброе людям. Я помолился и ответил ему: "Искренне верующие любят Бога и людей, поэтому стараются с Его помощью прославить Бога и делать добро людям. А если даже иногда удерживаемся от зла из-за страха перед наказанием, то это разве плохо?" Затем я задал ему вопрос: "На чем основаны законы страны, приказы начальников и т.п.? Разве не на страхе наказания? За нарушение законов, приказов выносят выговора, штрафы, порицания, вызывают в суды общественные, народные, которые наказывают не только годами лишения свободы в тюрьмах и лагерях, а и к расстрелу приговаривают". В ответ на мое письмо он ответил кратко: "Вы много потрудились для защиты ваших убеждений, но вы не правы". После освобождения они приняли меня на работу фельдшером и относились доброжелательно.

В начале меня определили на стройку здания разнорабочим, а в основном приходилось работать грузчиком - носить на ручных носилках кирпич и раствор. Первые дни сильно уставал, а затем втянулся и так почти год пробыл на этой работе. Затем меня перевели плотником, хотя я не владел хорошо этой профессией, но напарник мне помогал и учил меня. Здесь было уже легче, а потом мастер перевел меня в столярную помогать ему, там было еще лучше и легче, чем плотником. Затем по расположению рабочих и бригадира меня перевели кладовщиком-уборщиком у электросварщиков. У меня была маленькая кладовая, где хранились электроды и оборудование, и я мог, особенно ночью, в 3 смену, молиться в тиши, размышлять, беседовать и даже уснуть с полчаса, а то и час. Утром же быстро в цехах сделать уборку перед сдачей смены за 1-1,5 часа. Было уже передано мне и Евангелие, которое читал тайно от людей и прятал.
Однажды ночью зашел ко мне в кладовку оперуполномоченный Друзь, который часто делал обыски, и раздраженно сказал, что нужно идти домой к жене, детям, а не мучиться здесь. А я ему ответил: "Если вы можете, то сейчас выведите меня из зоны, я даже и за вещами в жилую зону не пойду". А он мне советует написать согласие на выполнение законодательства о культах. Я отказался, и он раздраженный ушел. Рабочие и заключенные относились ко мне хорошо, делились переживаниями и задавали вопросы, на которые я с радостью отвечал. Многие удивлялись, что за веру в Бога судят. Когда трудился плотником, у меня однажды соскочил топор с топорища и лезвием нанес рану на лице, началось сильное кровотечение. Я зажал рукой сосуд, и уже в санчасти обработали и наложили давящую повязку, но оставили без освобождения от работы. Воскресенье, как правило, был выходным днем, но иногда выводили на работу, особенно в праздничные дни христианства: Благовещение, Стретение, Пасху, Рождество. Я, как правило, на работу не выходил в такие дни, и в изолятор меня не сажали, а бригадир договаривался за меня. Работу я старался выполнять хорошо и радовался этому, а люди и начальники были довольны. Зарплата была небольшая, так как половину ее вычитали за покупки в ларьке, на питание, подоходный, и оставалось рублей 10-15, их переводили на лицевой счет. У тех, у кого были иски по суду, алименты и другие вычеты, то на ларек почти ничего не оставалось. В день рождения заключенным бригадиры обычно давали отдых, а я не просил. И вот 19 августа, перед проверкой, меня по лагерному радио вызвали на вахту для получения поздравительных телеграмм. В жилой секции потом спрашивает один заключенный: "Зачем тебя вызывали на вахту?" И когда узнал, что у меня день рождения, то из "похоронки" достал кусок сала, поздравил с днем рождения и предупредил, чтобы я съел так, чтобы никто не видел, так как кушать сало, масло было нарушением режима. После того, как начальство узнало, что через вызов на вахту за телеграммой прославляется Бог, то уже не вызывали, а приносили поздравления с письмами.

С дня уверования у меня было сильное желание спасать других и страдать за Христа. Второе желание Бог исполнил, а первое я старался сам выполнять, но спасенных через меня было мало, а во свидетельство было сказано много. Прежде всего я молился, благодарил Бога за все и просил о спасении. Всем - и начальствующим, и заключенным говорил о Христе жизнью и словом. Слушали многие, некоторые каялись, но почва сердец не добрая и мало приносила плода. Но вот покаялся Юра из Киева. Мама его была верующая ЕХБ, и Бог услышал ее молитвы. Он очень искренне покаялся и получил спасение, радовался, как дитя. Но вот дьявол ввел его в искушение. Он решил 40 дней поститься подобно Христу и никакие доводы и убеждения не могли парня раз убедить. На 17-й день товарищи принесли его на руках в жилую зону и попросили меня для беседы. В беседе я строго сказал ему, что он может умереть, и не понимает, что тем спровоцирует поношение на Бога и верующих. Только после этого он с осторожностью начал принимать пищу и пришел в должное состояние.
Отбыв срок наказания, верующим он освободился и в Киеве женился на христианке, которая молилась за него, ездила на свидания и ожидала его несколько лет. Очень искренне покаялся юноша из Харькова, Женя, который воспитывался матерью, а отец его умер в лагере как политический, а затем был реабилитирован, как многие. Женя освободился и в Харькове женился по своей воле на неверующей, очень некрасивой внешне, которая впоследствии ушла от него за то, что он был верующим.
Очень много приходилось беседовать как с заключенными, так и с вольными работниками лагеря, о чем говорил Христос: "и поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства пред ними и язычниками" (Мтф.10:18). Отрядные, замполиты, оперуполномоченные старались переубедить меня, но после одной-двух бесед, чувствуя несостоятельность атеистических взглядов, больше не беседовали. Зато запрещали молиться, говорить о Боге другим. Несмотря на запреты, я продолжал поступать по-христиански. Тогда начальство поступало таким образом: за мною всюду были поставлены наблюдатели из заключенных, которые докладывали, с кем я разговаривал, и сразу же вызывали того человека и старались наклеветать на меня, угрожая, что если он будет еще раз беседовать на подобные темы, то будут наказывать и в лагере, и даже после освобождения. Об этом мне говорили некоторые заключенные, которых вызывало начальство. Были и те, которые задавали искушающие вопросы в отношении властей, начальников, а потом обо всем этом докладывали в оперчасть, а за это, как Иуды, получали лишние два рубля на ларек, свидание, на условно досрочное освобождение, более легкую работу. Некоторых предателей я обличал, но они отказывались, что они являются таковыми. Чаще всего такими агентами были дневальные, завхозы, а также работники хозобслуги. Я старался сеять семена Евангелия всегда и всем окружающим.

Все, не имеющие среднего образования, должны были учиться в вечерней школе в соответствующих классах. Обычно занятия проходили вечером после работы и ужина. Желающие приобрести специальности могли учиться в профтехучилище (там же). Учителя были обычно пожилые, добрые, желающие научить необходимым знаниям.
В выходные дни проводили назидательные беседы пожилые авторитетные люди, как заслуженный учитель В. А. Сухомлинский, и другие, а также юридические работники.
Периодически проводились колонийские собрания о жизни в колонии, на которых можно было задавать вопросы. На одном из таких собраний начальнику колонии был задан вопрос: "Почему Япония, США и некоторые другие передовые страны очень продвинулись технически?" Он не стал отрицать, что развитие у них лучше, чем у нас, но иронически заметил, что в Японии студенты выходят на природу, часто на берег моря, и молятся на коленях Богу по два часа. Я услышал это, очень ободрился и поблагодарил за такую информацию Бога.
Почти каждое воскресенье показывали кино, летом во дворе, а зимой в клубе-столовой. Я никогда не посещал их, оставался обычно один в жилой секции, молился Богу, пел псалмы, размышлял о жизни и заочно духом пребывал в общении со святыми в собраниях. Иногда собирались приближенные и желающие слышать о Боге, которые не шли в кино, больше это были пожилые люди. Хотя это и запрещалось, но нас не разгоняли и не наказывали. А вот наша сестра-узница Дина Лещенко, рассказывала, что у них на общем режиме силой тащили заключенных в кино, даже одну приближенную волоком тянули за ноги по земле. Правда, после такого события они с жалобой посетили начальника колонии, и подобное варварство прекратилось. Каждый день работала библиотека, в которой были в основном старые книги, я брал и читал Льва Толстого, Достоевского, Лермонтова и другие нравственные произведения, из которых делал полезные выписки. Очень многие тяготились неволей, трудными обстоятельствами заключения и желали освободиться раньше, условно-досрочно. Для этого старались не нарушать режима или скрывать эти нарушения. Некоторые, не имеющие утешения, от расстройства нервов попадали в больницу. Как я радовался и благодарил Бога и верующих за утешение, за избавление от зла и греха и много раз повторял слова Марцинковского: "Со Христом и в тюрьме - свобода, а без Христа и на воле - тюрьма". И пел много раз псалом: "О, нет, никто во всей вселенной свободы верных не лишит". Медработники были в основном женщины, они оказывали посильную медицинскую помощь. Я посещал амбулаторию 1-2 раза в году, в основном зубного врача. Вот зубной врач назначила мне прийти на прием, но когда я пришел, то на двери кабинета висело объявление о том, что приема не будет два дня. Некоторые ругали ее, а я лишь в сердце мысленно выразил недовольство. А на другой день узнал, что у нее умерла 16-ти летняя дочь, и тогда я судил себя, что не узнав причину ее отсутствия, проявил недовольство. Многие заключенные жили ложной надеждой на досрочное освобождение, как Н. П. Храпов говорил, что есть дьяволец "ложная надежда", который внушает это людям и обманывает их. Правда, иногда Правительство делало амнистию, но мы, верующие, всегда были исключением и причислялись к страшным злодеям, разбойникам и бандитам, а то даже и хуже. Мне сотрудник КГБ сказал: "Лучше бы ты был бандитом, вором, чем ты являешься верующим". Я размышлял и думал, почему это так? По-видимому, по совести и по закону Божию власти должны пресекать зло и наказывать, а добро поощрять. Но когда они хотят наказать добрых людей, верующих, то они делают и против совести, и против закона Божия. Для перевоспитания применялось много насильственных мер, за нарушения режима лишали ларька, передач, свиданий, УДО, сажали в ШИЗО (штрафной изолятор), ПКТ (помещение камерного типа), добавляли новые сроки и т.п.

Все мы страдали в тюрьмах и лагерях, а наши близкие, единомышленники, мне кажется, больше страдали, чем мы. Прежде всего презрение людей основывалось на выступлениях начальников-атеистов, которые клеветали в газетах, по радио, телевидению, что мы -тунеядцы, мракобесы, духовные развратители, пауки, сплетающие паутины, американские шпионы, приносящие в жертву детей, и т. п.
Так меня и мою жену, детей и друзей представляли везде, чтобы возбудить ненависть у людей к нам и отвратить людей от веры в Бога. И многие люди верили этой клевете и лжи, даже верующие, большей частью из регистрированных общин. Так один из проповедников регистрированной общины встретил жену Лину после суда и с насмешкой спросил: "Ну что, Лина, скажешь, что Ваня твой осужден за Христа? Он противник власти". На что огорченная жена кротко ответила: "Если ты веришь атеистам, их лжи и клевете, то так и считай. Я знаю и верю глубоко, что он пошел в тюрьму за Христа". Почему же люди верили лжи? Слово Божие дает на это очень ясный ответ: "За то, что они не приняли любви истины для своего спасения... так-что они будут верить лжи" (2Фес. 2:10-11), "И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму - делать непотребства" (Рим. 1:28).
На производствах, в клубах проводились подобные клеветнические собрания (сборища). Так в село Журовка Черкасской области приехали с района атеисты и на собрании начали клеймить ошибочно служителя регистрированного собрания, к удивлению всех. Один из местных начальников написал записку о том, что он не того человека выставил. А в это время кто-то крикнул что их автомашину угнали, и атеисты собрание оставили и побежали искать машину, которую нашли за селом догорающей. Кто-то угнал ее и поджег. Конечно, подумали многие, что это сделали верующие, но нет. Верующие только молились. Пребывали в посте и просили защиты, которую Он и послал им. Больше атеисты и не приезжали. В России на подобном собрании предложил атеист за "нарушение советских законов применять строжайшие меры наказания" к верующему брату. По требованию рабочих разрешили дать слово верующему. Он попросил внимания и пояснил, что он верит в Бога, и по Конституции на это право имеет каждый гражданин; зачитав соответствующую статью: "А вот эти товарищи (указал на атеистов) нарушают Основной Закон, осудите их за нарушение по всей справедливости. Далее, обвиняют меня, что мы учим детей, внуков веровать в Бога. На это мы имеем право, так как есть Указ Верховного Совета СССР от 1962 года: "Родители, в соответствующих случаях верующие, опекуны, имеют право воспитывать детей в религиозном духе". А вот атеисты нарушают этот закон. Я призывал, обращаясь к народу, принять строжайшие меры к нарушителям. И все подобные обвинения брат опроверг". Тогда попросила слово пожилая женщина и сказала: "Несчастные пьяницы, кого вы судите? Доброго, честного человека. Вас надо судить". Так закончилось собрание, а после всего начальство приняло административные меры взыскания к некоторым рабочим. Подобные собрания проводили везде, но Бог давал силы и мудрость постыжать атеистов. После таких собраний, как правило, верующих или переводили на самые плохие работы, или увольняли с работы. Заставляли такую работу проводить уполномоченные по делам религии, сотрудники КГБ и особые комиссии при райисполкомах по борьбе с верующими.
Собрания верующих очень часто разгонялись милицией и дружинниками, а верующих, работающих и пенсионеров, штрафовали на 50 рублей. Некоторые пенсионеры не получали пенсию, которую всю высчитывали на штрафы. Братьев, проповедующих, а иногда и сестер, сажали в КПЗ на 10-15 суток и готовили к дальнейшим судам. Особенно злобствовали атеисты за детей и молодежь. Детей в школах высмеивали перед учениками, насильно заставляли вступать в пионеры, комсомол, снижали оценки, оскорбляли.
Так сына Павлика классный руководитель, географ, называл "ослом" и всегда занижал оценки, вызывая справедливое негодование многих учеников.
В классе, где учились дочери Вера и Надя, учитель истории провел клеветническую беседу, что верующие ЕХБ приносят в жертву детей. И после этого возбужденные ненавистью дети одну девочку побили, а другой обплевали портфель и ее саму. Девочки рассказали матери, которая пошла в школу, встретилась с учителем истории и спросила его: "Кто вам сказал и где подтверждение фактов, что мы приносим детей в жертву?" Он ответил: "Я слышал это от милиционера". Жена Лина ему сказала, что после его беседы одну девочку мальчишки побили, а другую обплевали. "Если вы еще будете проводить подобные беседы, то я буду жаловаться директору школы и детей в школу не пущу, а вы будете отвечать", - предупредила она. Учитель гневно вскочил и убежал, но больше подобных бесед не проводил. Другие учителя относились к девочкам нормально. Атеисты угрожали, что детей у верующих будут отбирать в детские дома. Но в нашей области этого почти не было, а в других городах отбирали.

Бог называет безумными людей, отвергающих Его, потому что они не способны делать добро, а ум их без Бога, но под влиянием диавола влечет мыслями, словами и делами на зло, от которого страдает сам человек, семья, общество. Зла много и вне тюрем и лагерей, а там изолированы люди особые: убийцы, воры, развратники, гордые, самолюбивые, изобретательные на зло и т.п. Поэтому они мрачны, унылы, печальны, доходят до отчаяния. С подъема (6 ) до отбоя (22°°) приходится видеть, слышать, ощущать ссоры, ругань, хуления, драки, побои, доходящие до убийства, членовредительства (вскрывают вены, глотают стекла, пьют чефир, наркотики, краски и т. п.), что укорачивает жизнь, а иногда и доходят до самоубийства (вешаются, режутся, отравляются, стреляются). Ночью таких проявлений бывает меньше, потому что многие спят. В отчаянии находятся больше те, которые осуждены на большие срока. С малыми сроками стараются меньше нарушать режим и всякими честными и бесчестными путями добиться досрочного освобождения.
Хочу сказать, что многие этого и достигают. А некоторые изобретают абсурдности и стараются попасть на свободу через побег. И, несмотря на все меры, предпринятые администрацией, чтобы исключить побег из лагерей и тюрем, иногда все-таки побеги совершаются во время вывоза мусора, металлолома, убегают на изолированных коньках по проводам высокого напряжения, делают подкопы под заборы, устраивают побеги с рабочей зоны. За неудавшийся побег судят и добавляют еще лагерный срок. За нарушение режима сажают в ШИЗО на 15 суток, где очень холодно, хлеба выдают 300 грамм и жиденький суп в обед через день, спят на цементном полу или железных нарах. Буйствующим и сопротивляющимся начальники надевают усмирительную рубашку, железные наручники. Хотя по законам и правилам бить не разрешается, многих бьют, но так, чтобы не было видимых следов (ссадин, синяков, переломов). Некоторые объявляют голодовку и не принимают пищу, доводят себя до ужасного истощения, но умирать им не дают. По усмотрению врачей и администрации кормят, искусственно вливая полужидкую смесь через резиновый зонд (трубку), которую насильно вводят через рот или нос в желудок. Это очень мучительное кормление и для заключенного, и для вольных.
Те, которые не приучены к труду, стараются освободиться через освобождение в санчасти, поднимая всякими путями температуру, вызывая нарывы и воспаления, глотая, всякие вредные вещества. Другие, у кого есть деньги или хорошие вещи, договариваются с бригадирами, мастерами и начальниками, которые проводят, как не работающих. Между собою заключенные общаются по духу, более опытные преступники учат молодых или малоопытных, как лучше совершить преступление и не попадаться в тюрьму. Совершая на воле преступления, они особенно боятся попадать под самосуд (народ судит сам - ругают, бьют, иногда и убивают). Поэтому преступники стараются от народа бежать в сельсоветы, милицию, госучреждения, а там нередко они могут откупиться за деньги или вещи, а если не откупаются, то остаются небитыми и живыми.
Администрация лагеря старается и убеждениями, и наказаниями перевоспитывать заключенных, но, как правило, все эти мероприятия не исправляют людей, и, выйдя на свободу, они снова совершают те же преступления, опять попадают в лагерь, и называют таковых "дети лагеря".
Так однажды к нам в бригаду привели пожилого человека. Заключенные спрашивают его: "Где же твой дом?" Он отвечает: "У меня два дома - тюрьма и лагерь". У большинства заключенных семьи нет, жены и дети давно от них отказались, родители тоже, но, только матери часто не отказываются, и всегда закоренелые преступники по-доброму отзываются о любви материнской.
Начальство находит среди заключенных дружинников (ООП), которые помогали бы вести борьбу с внутренними нарушителями. Им дают некоторые льготы, но заключенные ненавидят таких и часто избивают и убивают или в лагере, или на пересылках, или на свободе. А еще находятся тайные работники (сиксоты), которые скрывают себя и доносят в оперчасть и начальству о проишествиях письменно или устно. Таких людей участь бывает хуже, чем других. Их, как правило, часто обнаруживают. Ведь Христос сказал: "нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано" (Матф.10:26). Апостол Павел высказывает: "Грехи некоторых людей явны и прямо ведут к осуждению, а некоторых открываются впоследствии. Равным образом и добрые дела явны; а если и не таковы, скрыться не могут" (1 Тим. 5:24-25).
В тюрьмах и лагерях всегда изолированы всякие злые люди, включая и людоедов. А, в общем сказать, в тюрьмах и лагерях "подобие ада", но еще не ад. Хотя мне и на свободе говорили, больше женщины: "Я живу, как в аду. С мужем разошлись, дети не слушаются, на работе неустройство, с соседями в ссоре, желания мои не исполняются, живу во зле и делаю зло себе и окружающим". Видя и слыша все это, как я радовался и радуюсь, благодарю Бога за то, что Христос через пролитую Свою Кровь простил мне грехи, даровал покой и жизнь с избытком, и жизнь вечную после телесной смерти, то есть из царства сатаны перевел в Царство Божие. Только Христос разрушает дела диавола, и только Он освобождает от зла. Поэтому мы, христиане, из взаимной любви к Нему готовы страдать и умирать за Его идеалы. Как мы и поем:

"Жить для Иисуса, с Ним умирать.
Лучшую долю можно ль желать?
Стоит смиряться, стоит бороться,
Стоит за это жизнь всю отдать...

Жить для Иисуса, грех победить,
Крест поношенья бодро сносить,
Кончив путь жизни, чтобы в Отчизне
Славой бессмертья венчанным быть".

И мне один из лагерных работников, капитан по воспитательной части, сказал, что ни одного заключенного за 15 лет его работы в лагере он не знает, чтобы перевоспитали (из злого сделали добрым), и у него нет веры в такие мероприятия. Вот, может быть, с Евангелием возможно что-то сделать. Он всячески содействовал проповеди Евангелия в лагере. И там больше ста человек покаялись, более 20 приняли крещение, которых Бог переродил и сделал добрыми. Надеюсь, и он уверует в Господа, как уверовали уже два прокурора, работники КГБ, судьи, начальница режима в Гомеле, надзиратели, конструктора, врачи, учителя, даже уполномоченный по делам религии Гольперин Б.И. после 13 операций и многие другие.
Администрация лагеря, видя и слыша, что чудеса такие делает Бог, сказали: "Хотя мы видим, что, уверовав, они стали добрыми, но по УДО мы не освободим ни одного. Если мы освободим хоть одного, то завтра будет весь лагерь верующим, притворно покаются".

Христос, посылая учеников, как и нас, в этот мир, сказал такие слова, потому что нам, овцам, приходится жить среди волков.
Подходит как-то ко мне неоднократно судимый Сергей из Кировограда и просит, чтобы я написал письмо главврачу психбольницы, чтобы тот прислал бумагу, что примет его на работу. Такая бумага нужна для условно-досрочного освобождения. Он работал в это время дневальным комнат личного свидания. Туда оперчасть обычно определяла своих людей. Сергей очень-очень умолял меня, потому что другого выхода у него не было. Я предупредил его о том, что если он будет вести себя плохо, то подведет и меня, что главврач не будет потом никому верить. Я написал письмо главврачу с просьбой, и он ответил быстро: "Хотя я этого человека не знаю, но доверяю вам и выслал справку, обещая неплохо устроить и с работой, и с общежитием". Перед освобождением я Сергея еще предупредил строго. И он, к моему удивлению, выполнил свое обещание. А когда освободился, рассказал мне, а немного раньше моей жене по особому секрету, что будучи в колонии, он дал обещание сотрудничать с оперчастью и КГБ, за что они и дали ему согласие на хорошую работу и УДО. Перед его освобождением сотрудники КГБ попросили, чтобы он после освобождения встретился с ними и взял чемоданчик. Эту поклажу Сергея попросили поставить у Лины Антоновой на хранение. Он согласился, а понимал, что в чемоданчике или подслушиватель, или еще какое зло. По освобождении он не пошел на встречу, и пока не прописывался и не отмечался в горвоенкомате, они не могли найти его. Но вот его вызвали в военкомат сотрудники КГБ и строго спросили: "Почему ты не исполнил обещанное?".
Он сослался на то, что после освобождения изрядно выпил и забыл, что обещал. Они строго выговорили, сказав: "Мы понимаем, что с тобой кашу не сварить, но дай обещание, что ты никому не скажешь". Он пообещал.
Через малое время в пивной познакомился с ним человек, угостил, а затем пригласил в парк. Там они увидели пьяного, и новый знакомый предложил Сергею пьяного обыскать, очистить карманы.
Когда они подошли к пьяному, тут же раздались свистки и крики милиции. Их обоих забрали в КПЗ, того человека освободили а Сергею дали три или четыре года по статье (за кражу), которые и пришлось ему отбывать уже без УДО.
В сновидении Бог сказал мне, что меня отправят на этап Однажды во время обеда прибегает дневальный Алексей, тоже тайный работник, и кричит на всю секцию: "Иван Яковлевич! Тебя освобождают, вот обходной лист!"
Я взял обходной лист, где было написано: "Освобождающемуся". Но я сказал, что не верю этому, пока не выведут меня за зону. Пошел с обходным листом в спецчасть и спросил, куда меня отправляют на этап. Работник ответил, что отправляют по спецнаряду как медработника, на колонию в Райки Житомирской области. Я зашел в секцию, обличил Алексея в неправде, попрощался со всеми. Лишние вещи отдал нуждающимся и вечером меня вагонзаком отправили на Одессу. Человек обвыкается обычно на одном месте, да еще и в своем городе. И я не очень желал уезжать. Но помолился, и утешившись, понимал, что Богу и людям я нужен на новом месте. Этапы для заключенных обычно очень трудны. Неоднократные обыски конвоем, заключенными... Все, что им нравится, отбирают и те, и другие, В вагоне набито, как селедок в бочке, в туалет водят только утром и вечером, дают по кружке воды после туалета. Очень душно и жарко от стесненности и табачного дыма. На другой день привезли в Одессу. Воронки, обыски, проверка на вшивость, баня, жарилка и вот, наконец, камера. Теплится надежда хоть немного отдохнуть. А нас завели в камеру, полную инвалидов, слепых, хромых, глухих, больных, больше старики. Мест не только на нарах нет, а даже и на полу. Сел я на мешок с вещами, помолился, чтоб Бог укрепил, и взглянул под стол, вроде свободное место. Подошел, спросил, занял это место и так благодарил Бога, что мог лежать на голом полу, а не сидя мучиться. На свободе сплю на кроватях и мягких диванах и редко благодарю Бога за это!
Засвидетельствовал инвалидам о любви Божией, их на другой день отправили, и нам уже можно было сидеть и лежать на деревянных нарах. И меня через несколько дней вызвали на этап, столыпинским вагоном повезли на Киевскую пересылку, с повторением тех же обысков, унижениями, в духоте и смраде. В этапной камере было так плохо, к удивлению моему, хуже всех пересылок, которые я проезжал: стекла выбиты, нары перекошены, да еще и бесноватый был с нами. В этой же камере я встретил врача-армянина, которого тоже по спецнаряду везли в Райки. Я помолился, начал говорить о Боге, бесноватый начал кричать, возмущаться, биться, рвать одежду и не давать спать. Я помолился Богу, чтобы Он смирил его, а один из воров взял доску и, подойдя к нему с угрозой побить его, так успокоил. Что помогло: или моя молитва, или страх перед доской, а скорее и то, и другое, он присмирел. Через дня три нас с врачом таким же путем повезли на Житомир, но, к счастью нашему, в Бердичеве (перед Житомиром) начальник колонии выслал за нами тюремное такси с конвоирами, взяли из вагона и быстро привезли на колонию. Сразу же начальник колонии принял доброжелательно, и тут же хотел, чтобы мы приступили к лечению сифилисных заключенных, собранных со всей Украины из лагерей. Я попросил, чтобы он хоть вечер дал нам, помыться в бане, побриться, привести себя в порядок, а завтра приступить к работе. Он согласился, отвели нам комнату на четверых (три фельдшера и врач). Условия изменились в лучшую сторону.

Рабочая колония. Работали в каменном карьере, а мы в отдельных бараках лечили больных, в основном уколами (инъекциями) внутривенно и внутримышечно. Нас, оказывается, привезли потому, что вольные медики, в основном женщины, отказались от такой работы. Искушений было очень много, но с Божьей помощью и упованием на Бога хватало силы, мудрости и долготерпения. Лина, узнав о моем переезде, через несколько дней с братом-служителем из Винницы приехала на общее свидание и привезла подкрепление телесное и духовное. Она, как Ангел, приезжала и прилетала ко мне, и Господь через молитвы ее, детей, друзей укреплял и ободрял дух, душу и тело.
Больных этой страшной болезнью было более 140 человек, и в основном молодежь, кто вел безнравственный образ жизни. Большинство из больных были нервные, злые, непослушные. У врача часто недоставало терпения отвечать на их назойливые вопросы и даже требования. Он уходил тогда из больничного корпуса в жилую (общую) зону.
Уколы, инъекции были болезненны и вредны для организма (биохиноль, осарсол, бицилин). Нужно было усиленное питание, но его недоставало, а на ларек у многих не было денег. Лечили круглосуточно, и днем, и ночью, приходилось недосыпать. Правда, начальник освободил нас от общей проверки. Я старался говорить бедным, несчастным людям о любви Божией, но почва сердец была недобрая и Божью весть принимали очень мало. Были такие больные, которые просили не делать уколы, якобы они не больны, а анализы за него сдал больной (думали их пошлют куда-то в хороший госпиталь). Я посылал таковых к врачу, и после анализов некоторые оказывались действительно здоровы. Кроме лечения, периодически брали из вены кровь на анализы, которые все сдавали с большим принуждением. Врач был один, а начальник санчасти только заходил периодически, узнавал о делах и быстро уходил, чтобы меньше обращались к нему. Мы, три фельдшера, работали посменно, работы было очень много. Те больные, которые заканчивали курс лечения, после хороших анализов переводились в рабочую зону. Новые больные поступали с других колоний Украины. Врач-армянин был пожилого возраста, православного вероисповедания, и мы иногда беседовали о Боге, он с уважением- относился ко мне, а фельдшера -молодые, они не хотели ничего слушать, а лишь иногда задавали вопросы. Когда я молился в комнате, то они соблюдали тишину или уходили из помещения.

В первые же дни начальник отряда, молодой лейтенант-атеист, вызвал меня в кабинет, заполнил карточку и, уже получив на меня характеристику (и письменную, и устную), начал беседу.
Очень удивлялся, что я верю в Бога, и пытался доказать, что Бога нет, но после моего объяснения, как я уверовал и почему я верю, он прекратил доказательства. Но, как везде, запретил говорить о Боге. Я ему ответил, что навязывать свои Божественные убеждения не буду, а всем, кто будет спрашивать и интересоваться, я буду отвечать. Он меня спросил: "Познакомились ли вы с двумя пятидесятниками, которые второй срок по 5 лет отбывают за отказ от присяги и оружия?" Я сказал, что еще не успел. Вскоре нашел их, познакомился, и мы в выходные дни и вечером встречались, беседовали, молились, а иногда и пели. Оба они, кажется, Володя и Саша, были из Бердичева, там их семьи и церковь, и они, действительно, отбывают второй срок по 5 лет. Хотя в отношении Духа Святого у нас были разногласия, но при встречах мы радовались и благодарили Бога. Отрядный часто приходил к нам в комнату и делал у меня обыски, по-видимому искал Евангелие, запрещал в письмах писать о Боге и разговаривать с людьми о душе, Господе, диаволе, вызывал периодически в кабинет для беседы по тем же вопросам, по-видимому для отметки в карточке, что очередная беседа проведена. Когда я просил у него получить Евангелие, то он запрещал, заявляя, что эта книга запрещенная. Оперуполномоченный меня не вызывал ни разу, наверное, работа со мной была поручена отрядному, поскольку я человек неисправимый. Сажать в ШИЗО или отправлять на другую колонию меня было нельзя потому, что прислали по спецнаряду фельдшером. А, возможно, боялись заразиться через меня сифилисом, так как мы лечили и заразных больных.
Однажды вечером отрядный собрал нас, хозобслугу больницы и вольнонаемных медсестер санчасти колонии, появились два майора с управления Житомира. Поинтересовались работой в больнице, а затем спросили двоих заключенных о сроках наказания и обо мне. После разговора со мной спросил один из них: "Почему не подаёте заявление на УДО?" Я ответил, что не исправился по их законам, и еще глубже уверовал в Бога, Его слово, видя безнравственную жизнь в лагерях. Они посоветовали подать заявление, но я отказался и не писал.

Часов в десять утра в начале осени 1972 года вызвали меня в кабинет начальника колонии, где встретились мы с Фисуненко А.Т. из Киева и Бондарем А.А. из Кировограда. Фисуненко сразу гневно начал обвинять меня и наш Совет Церквей, что мы идем против власти, клевещем на нее, не выполняем законы. Он читал выдержки из братских листков, бюлетней Совета родственников узников, брошюр, журналов. Это продолжалось более часа. После него Бондарь А.А. из Кировограда начал в более спокойном тоне дополнять обвинения, я спокойно сидел и молчал, чтобы я мог мудро и спокойно ответить на все эти обвинения, и чтобы иметь сострадание к ним, молясь об их прощении. По-видимому он высказал все, и наступило молчание. Бондарь А.А. из Кировограда снова заговорил: "Мы нервничаем, кричим, переживаем, а он сидит и слушает, как Васька -кот, "слушает да ест". Обращаясь ко мне, говорит: "Ну что же молчишь?" Я отвечаю: "Вы кричите, вы начальники, а я заключенный баптист, если буду кричать, то что же будет у нас?"
После этого Фисуненко зовет меня к столу и, указывая пальцем на подчеркнутые цветным карандашом места из журнала "Посланец правды", говорит: "Читай". Я прочитал, по-украински написано: "Братья и сестры, некоторые неправильно понимают и считают, что Советская власть от Бога. Нет, это власть сатанинская, временно допущенная Богом". Я спрашиваю: "А кто это писал?" Он отвечает: "Брат ваш, Гарбузюк". Я ему снова: "Ну так ему предъявляйте обвинения, а не мне". Затем наступило снова несколько минут молчания. Вдруг Фисуненко спокойным голосом говорит: "Ну, ладно, вы не хотите условно-досрочно освободиться?" Я отвечаю: "Нет, не хочу. Еще полгода, и по окончании срока освобожусь". Спросили потом за работу, здоровье и отпустили меня. Я особенно не предал значения этим словам, а подумал, что они так сказали, чтоб поискушать меня. Помолился я и продолжал общаться с людьми, лечить больных.

Жизнь людей без Бога в тюрьмах и лагерях точно проходит по указанию начальства. Условия для тела, души и духа, действительно, угнетающие. Обязательно подъем в 6°°, туалет, умывание, затем строем в столовую, где каждое утро перловая, ячневая или овсяная каша или суп, на которые не присутствует аппетит, а часто возникает отвращение. Хлеб с кипятком, да если еще с сахаром (20 гр.), лучше всякого завтрака. Затем развод строем на работу, и люди не идут, а бредут еле-еле. Работа тяжелая - каменный карьер, обделывание камня, погрузка на автомашины, очень тяжело, да еще и норма большая. Обычно бригадиры и мастера из заключенных, требуют, кричат, ругают, а иногда и бьют. Погода и холодная, и дождливая, и ветреная - не освобождают от работы. И так девять часов нужно отработать, а час дается на обед: суп крупяной и каша, хлеб 300 грамм, а запивать водой, не всегда кипяченной. В 17°° всех, строем, под охраной конвоя и собак-овчарок ведут к вахте, а вернее заключенные бредут, у вахты около часа нужно простоять, пока каждого не обыщут, а часто с раздеванием, и если что-то запрещенное нашли, то сразу в ШИЗО до 15 суток. Уже после обыска с вахты не бредут, а бегут, особенно в холодную погоду, каждый в свой барак, где, если хороший дневальный, натоплено и чистенько убрано. Радуются, переодеваются, умываются и отдыхают в ожидании ужина, который подобен завтраку с добавлением соленой рыбы по норме (хамса, камбала, навага и т.п.). Если есть что из ларька или передачи, то человек добавляет к гарантийному питанию, кто что имеет. В ларьке на 5-7-11 рублей, по назначению отрядного, и, если есть на счету деньги, можно купить раз в месяц продукты: конфеты, маргарин, консервы овощные, рыбные, консервированные фрукты, а осенью раз или два свежие яблоки, арбузы, груши. Этому дню отоваривания все обычно были очень рады. Да еще на колонии был ларечник-пожилой мужчина из близлежащего села. Сострадая заключенным, продавал продукты и за наличные деньги, что инструкциями запрещено. И вот он однажды при надзирателе за деньги продает продукты. Надзиратель возмутился и говорит: "Ты не видишь, что я зачем-то стою здесь?" А ларечник отвечает: "Не знаю, зачем ты здесь стоишь, уходи". И надзиратель пожаловался начальству, ларечника сняли с работы. Но охотников на эту работу не нашлось, а заключенные стали бастовать и требовать ларек, то начальство вынуждено было опять его поставить. Так он и продолжал торговать, часто привозил свежие фрукты, продавал, а неимущим давал бесплатно. После ужина до отбоя свободное время, каждый занимался по духовному состоянию своими делами.
Преступлениями зеки часто хвалятся и учат друг друга, как изобретательнее делать зло. Кто идет в школу, кто в библиотеку, летом в зоне бывают спортивные игры. Вечером, после работы, приносят от цензора письма. Кто-то один получает, а большинство радуется. Мы с братьями-пятидесятниками уединялись и беседовали о Боге и духовной жизни. Разногласия о Духе Святом были, но побеседовали 2-3 раза, высказали свое мнение, и больше не спорили и не доказывали. Мы молились, пели псалмы, рассказывали переживания свои, ближних, говорили о страданиях народа Божия, читали Евангелие с осторожностью и прятали Его, так как начальство отбирало. Отрядный очень часто делал и у меня обыски, и у них, но Бог хранил, и мы благодарили Его. В рабочие дни мы собирались не всегда, нечасто, а в воскресенье, днем и вечером особенно, когда большинство уходило в кино, мы имели более радостное общение, так как кругом была тишина. Иногда надзиратели заставали нас во время молитвы или пения, но не разгоняли, даже не запрещали, очевидно, рассуждая, что нас уже не исправишь, а, возможно, и понимали, что мы добрые люди, зла не делаем и не нарушаем режим. А иногда проходили мимо, делая вид, что они нас не замечают. Часто заключенные подходили с различными вопросами, больше духовными, иногда медицинскими, и я старался отвечать с Божьей помощью. Относились ко мне в большинстве своем хорошо, с уважением, а я старался взаимно ответить или сделать все с любовью. Ощущали эту любовь Божию и больные, которых я лечил, и начальники. А я благодарил Бога за то, что эта любовь Божья даром излилась в сердце мое через веру в Распятого Господа (Римл. 5:1-5). А молитвы, письма жены, детей, друзей всегда несли утешение и бодрость, что я часто мог петь псалмы, которые я знал напамять более ста, да еще иногда и в письмах присылали. Моими любимыми псалмами были: "О Боже, Боже, дай мне силы"; "Ты знаешь путь, хоть я его не знаю"; "С хвалой к Отцу Небесному"; "Земля бесплодная"; "Закат обагрился кровавой зарею"; "Люблю, Спаситель, в Книге дивной"; "Я усталый, изнуренный" и другие. Утром, после молитвы, пел "От сна восставши пред Тобой", а вечером, перед сном "Я отдыхать на ночь ложусь" и молился за узников. Вспоминал общения и пел:

"Хорошо, когда вместе в общеньи,
мы сольемся единой хвалой,
хорошо, когда скорби с терпеньем,
Переносим с надеждой живой.
Хорошо, если сердце свободно,
Хорошо, если нету в нем зла,
Хорошо, хорошо и спокойно,
В той душе где всегда тишина".

Голод я испытал во время этапа и недели две по прибытию на колонию. После отбоя (22 ) большинство ложились спать, но еще долго переговаривались лежа. А кто не ложился, тех надзиратели наказывали. Спал я всегда хорошо, и это Бог даровал мне благо, так как тот, кто недосыпал, тот испытывал болезни и усталость. Конечно, большой радостью для заключенных было время в конеце лета и осенью, когда привозили свежую картошку, капусту, лук, и тогда уже в столовую не брели, а бежали, просили у поваров всегда добавки.
Еще летом в рабочей зоне было два пруда, где разрешали купаться, что было большой радостью.
От тяжелых лагерных условий заключенные злились, ругали начальников, правителей оскорбляя всякими словами, а некоторые еще хулили и Бога. Особенно они делали это, когда несправедливо кого-то судили или обижали в лагере. Были в таких обстоятельствах и проявления арестантской солидарности, могли заявить общий протест вплоть до отказа от пищи и работы. Начальники этого очень боялись и шли на уступки. Праздники майские и ноябрьские праздновали по два дня, для заключенных был отдых и, кроме того, пищу готовили праздничную. Первое блюдо вкусное, второе - каша гречневая или вермишель с мясом. Покой нарушался только обязательной проверкой два раза - утром и вечером. Некоторых заключенных проверяли и ночью, которые были склонны к побегу.
Раз в месяц, а перед праздниками обязательно, был тщательный обыск (шмон). Обычно всех людей загоняли в клуб, столовую, солдаты тщательно обыскивали помещения, в которых все было перевернуто, разбросано, кое-что порвано. А каждого заключенного обыскивали, раздевая и осматривая тело и одежду, проверяли каждый рубец. Отбирали ножички, деньги, Евангелие, чай, наркотики и т.п. Обычно эта процедура проходила часа 3-4. После личного обыска уже разрешали идти по секциям. Вечером и утром проходил прием больных в медпункте. Больных с температурой и заразно больных ложили в стационар, а затем, в случае необходимости, отправляли в лагерную больницу, а хирургических больных, остронуждающихся, отправляли в вольные больницы (там охранял конвой). Почти каждый день зеки освобождались по концу срока, а новые поступали из тюрьмы этапом.

Вот с новым этапом из Житомира привезли брата Даниила, и мы сразу же с ним встретились очень радушно. Поблагодарили Бога, взаимно угостили друг друга, и он рассказал, что их судили двоих, его и другого Даниила, которому дали три года, а этому 2,5 года. Когда я узнал, что он не служитель и даже не проповедник, то я спросил: "За что же тебя посадили?" Он ответил: "Когда шла милиция в дом, то я становился с Библией в руках, вроде проповедовал, а брат-проповедник сидел. Так меня и судили как проповедника". Он рассказал о поведении верующих во время судов, как часто день суда скрывали от родственников и сообщали часто в день суда или накануне, чтобы не приезжали гости с других городов. У него осталась жена с несколькими малолетними детьми и старенькая мать, которые ждали письма от сына, мужа и отца. Здоровье его телесное было хорошее, дух бодрый, а, значит, будет жить и трудиться. Очень страдают те, которые не привычны к работам, отказываются, избегают работы, их наказывают ШИЗО, а упорных отказчиков иногда сажают или добавляют лагерный срок, отправляют на другую колонию. Вспоминали, как часто милиция с дружинниками разгоняли собрания, забирали братьев и сестер в милицию, а иногда вывозили за город за 15-20 км и насильно высаживали, а сами уезжали, и верующим приходилось добираться домой с большими трудностями. Вспоминая все эти гонения, мы со слезами молились и просили Бога защитить, помочь детям Его быть верными. Было и такое время, что не могли петь, как израильтяне, которые сидели и плакали, повесив арфы на вербах (Псалом 136). Атеисты забирали и ломали музыкальные инструменты, магнитофоны, фотоаппараты, пленки, записи и все, что было связано с именем Бога.
Во многих городах и селах угрожали отбирать детей, несмотря на то, что был Указ Верховного Совета, изданный в 1962 году: "Родители, в соответствующих случаях опекуны, имеют право воспитывать детей в религиозном духе". Были судом отобраны дети у Надежды Слободы в Беларусии, у Лиды Говорун в Смоленске и другие. А в некоторых местах милиция искала детей в сараях, на чердаках, ловили в других домах. Так, например, в городе Вознесенске Николаевской области у брата Бойко Н.Е. Бог помогал укрывать детей матерям и друзьям у неверующих родственников и знакомых. Только Богу известно, сколько пролито слез матерей, детей, родственников, которые собраны в сосуды у Него. "У Тебя исчислены мои скитания: положи слезы мои в сосуд у Тебя, - не в книге ли они Твоей?" (Пс.55:9). И все молитвы друзей за детей собраны Богом в золотую кадильницу и, как фимиам, будут возложены Ангелом на золотой жертвенник пред Богом (Откр. 8:3-5).
Господь допускал испытания для нас, верующих, чтобы испытывать нашу веру, подобно Аврааму (Бытие 22 глава), всему миру показать, на какие ужасные действия способны безбожники, провозглашающие на весь мир лицемерно гуманные принципы "человек человеку друг, брат и товарищ", обольщая простодушных, вводя в заблуждение мировую общественность. С великою скорбью вспоминали, что подобные ужасные действия атеистов защищали служители ВСЕХБ, разъезжая по другим странам, по нашей стране, рассказывая устно, в печати, по радио, что в СССР религиозная свобода. Бедные, несчастные служители, подобно Самсону. Ему за грех выкололи глаза, "оковали его двумя медными цепями, и он молол в доме узников" (Судей 16:21). Самсон воззвал к Господу, и Бог вернул ему силу перед смертью. Так и некоторые служители ВСЕХБ обратились к Богу с раскаянием, и Бог восстановил их. В Западной Украине это претерпел старший пресвитер Алексей Лукьянчук, в Одессе - старший пресвитер Квашенко. А для всех служителей Божьих в этом было важное предупреждение: "Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть" (1 Коринф. 10:12). Мы ощущаем свободу духовную и в лагере, за Христа испытываем радость совершенную, благодарим Его за такую участь. Заключенные в беседах очень удивлялись, что судят за веру в Бога, некоторые говорили, что мы скрываем какие-то преступления. А мы со спокойной совестью всем старались говорить о Боге.

При встрече с одним заключенным я узнал, что скоро должны меня освободить из лагеря досрочно. Я ему ответил, что этого не будет, так как я не исправился. А он утверждал мне свое высказывание, ссылаясь на то, что подслушал разговор начальников. Когда я пошел к начальнику отряда передать заявление на личное свидание, то он прочитал и сказал: "Личное свидание будешь иметь дома".
Через несколько дней меня вызвали на наблюдательную комиссию по УДО, хотя я и не писал заявление, как это положено по их правилам. Председатель комиссии замполит колонии, спросил установочные данные. Я ответил и спросил их: "Вы что, хотите меня представить на УДО? Так я не подхожу, ибо нисколько не исправился, и не предоставляйте". Начальник режима спрашивает: "Но вы хоть немного исправились?" Я ответил, что исправился в обратную сторону: еще глубже уверовал в Бога, Тогда тот начальник говорит замполиту: "Как же его освобождать?" Замполит говорит мне: "Мы знаем лучше вас, исправились вы или нет", попросил меня выйти в коридор. Через несколько минут позвали, и председатель комиссии объявил: "Комиссия решила предоставить на суд для УДО".
Я вышел оттуда и подумал, что по-видимому и слухи, и заявление отрядного верны, и что могут такой суд устроить и освободить. Я понимал, что это хотят сделать атеисты, чтобы у верующих вызвать недоверие ко мне. Внутренне я не хотел освобождения такого и не ощущал радости, испытывал некоторое томление души. Я высказал это брату Даниилу, который посоветовал не отказываться. Я ему объяснил: "Что подумают или скажут верующие, когда узнают, что меня, члена С.Ц. освобождают условно досрочно, а тебя, рядового члена, садят в тюрьму и лагерь?" Он утвердительно сказал:
"Да вы объясните все, как было, и неужели вам не поверят?" Через малое время вызвали меня на суд, где судья спросил: "Сколько осталось до конца срока?" Я ответил: "Около пяти месяцев". Он предложил членам суда, которых было человек 6-8, задавать мне вопросы. Никто не задал, даже, к удивлению моему, и прокурор промолчал. Судья объявил тогда: "Суд освобождает вас на 4 месяца 23 дня от дальнейшего наказания досрочно". Освобождение это я не с радостью воспринял, причина выше. Но отказ и невыход из зоны может послужить соблазном для заключенных, а кто-то решит, что человек не в своем уме. Даниил, узнав о моем освобождении, радовался и просил меня сразу же заехать к его семье и сообщить о его благополучии.

Поблагодарив Бога в общении с братьями, предав их Богу и слову благодати Его (Деян. 20:32), я попрощался с заключенными и вольными, пожелав им от Бога, благословений. Нас, восемь человек, вывели из зоны, выдали документы. Деньги на дорогу дали отрядному офицеру и автобусом привезли на железнодорожный вокзал города Бердичева.
Заключенные уже незаметно для отрядного купили водки, выпили и стали весело говорливы. Я попросил начальника отпустить меня ехать в Житомир, но он не отпустил, сказав: "Я знаю, что вы ничего злого не сделаете, но я не могу вам дать документы, так как освобождающиеся с вами потребуют тоже, а мне положено отдать их в поезде, чтобы вы уехали с нашего города. А вам советую на следующей остановке выйти из поезда. Потом уезжайте в Житомир". Так он и сделал, а я по его совету электричкой поздно вечером приехал в Житомир. С большими трудностями разыскал квартиру, где жила семья Даниила, которая с большой радостью, особенно детки, приняли меня как Ангела Божия. Я все подробно рассказал о нем, все со слезами радости благодарили Всемогущего любящего Бога. На следующий день я посетил семью другого узника Даниила, где особенно радовалась его старенькая мама, благодарили Бога за Его охрану и водительство. А я рассказал о себе, как Бог хранил и благословлял. Мое посещение их очень ободрило, обрадовало. С благодарностью Богу проводили меня домой в г. Кировоград. В течение дня автобус доставил меня домой. Я ничего не писал домашним о моем досрочном освобождении. После почти 3-летнего заключения свобода приносит радость, бодрость, и сердце учащенно бьется, а душа торжествует и поет хвалу Богу. Подхожу вечером поспешными шагами к низкому маленькому домику, где живут мои любимые жена, дети, молятся и ждут добрых вестей. Сперджен в своих рассказах пишет, что даже лошадка его быстрее бежит к дому.

Первым в окно меня увидел 14-ти летний сын Павлик и радостно воскликнул: "Мама! Папа идет!" И я вошел в дом с приветствием: "Мир вам!" Радостные объятия, поцелуи, а у жены, кроме того, удивление и некоторый испуг от того, что меня освободили досрочно. Преклонили пред Господом колени и в сердечных молитвах, со слезами радости, благодарили Бога дети, жена и я. Спели псалом: "Дорогие минуты нам Бог даровал", и я рассказал о моем освобождении. Конечно, купил небольшие подарочки детям и жене. Пишу об этом, и слезы радости невольно бегут из глаз. Упоминая о подарках, вспомнилось высказывание доброго пожилого еврея в лагере на севере: "Когда родители взрослые и в силе покупают детям подарки, тогда радуются и родители, и дети. Когда же родители старенькие, а дети взрослые, то уже дети покупают подарки родителям, но и при этом плачут и родители, и дети. Родители плачут, что по немощи своей вынуждены принимать подарки, а дети плачут, что они привыкли принимать, а не давать, и тоже плачут". А Бог говорит: "Надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: "блаженнее давать, нежели принимать" (Деян.20:35).
Родители, делайте добро и учите детей делать добро людям, чтобы и сами вы смогли пожинать добро в жизни.

"Твори добро, не делай злого,
Не клевещи и не злословь.
И помни два великих слова:
В которых сила - Бог, Любовь.
Пускай огнем они сияют
Пусть освящают они путь.
Пускай надеждой укрепляют
Среди безрадостных минут.
Пусть часто их и не бывает,
Но жизнь всегда свое берет,
Ведь очень, очень мало знаем,
Чтобы заглядывать вперед.
Ведь жизнь жестока и сурова,
Ласкает редко не любя,
И силой общего потока
Не заглушила бы тебя.
Тогда молись Творцу ты мира,
Чей перст и в небе и в земле,
И в волнах светлого эфира,
И нету равного нигде.
И по пути познанья Бога
Идти старайся все смелей.
То будет верная дорога -
В счастливый путь иди бодрей!".

В радости и блаженстве до глубокой ночи рассказывали мы друг другу о трудностях, скорбях, переживаниях и о всех благодеяниях, милостях, утешениях Господних, приходящих через народ Божий и добрых людей. В сердечной молитве благодарности склонились перед Любящим, как обычно, перед сном. И сердечные молитвы неслись к небесам. Я напомнил слова В.Ф.Марцинковского, вернувшегося из Таганской тюрьмы после семимесячной разлуки с женою и матерью: "За такую радость стоило посидеть в тюрьме". Ну, а мы встретились после почти трех годов разлуки. После трехлетних тюремных, лагерных этапных госпиталей, где приходилось спать на голых железных нарах, тюремных и лагерных матрасах, я лег в чистую постель и долго не мог уснуть в радостном расположении духа. Утром в воскресенье совершали семейную молитву, пошли в Живую Церковь, собрание гонимых детей Его. Определенного помещения не было. Собирались по приглашению в свои дома и квартиры, а в теплое время года под открытым небом в садах, посадках, лесах.
В этот день было солнечно, тепло, ехали автобусом в село, по пути встретили пожилую сестру, которая очень обрадовалась, увидев нашу семью, со слезами благодарила Бога. Когда вошли в дом, то по приветствовались христианским приветствием: "Мир вам!", а затем и лично со всеми. Друзья и дети радовались и утешались "и свет небесный обновленья на лицах братьев созерцать". Затем спели:

Дорогие минуты нам Бог даровал,
Мы увидели братьев, сестер,
А Иисус дорогой с нами быть обещал,
Дадим Ему в сердце простор.

Как приятно нам встретиться с вами пред Ним
И волнение мира забыть,
Как отрадно, исполнившись Духом Святым,
Общение душ разделить...

Здесь в общении сладком забыли мы страх
И суровые камни в пути,
Ободренье нашли мы в Господних Словах
Чтобы с силою новой идти.

Еще спели:

Отраду небесную для сердец
Нам послал Отец.
Для радости ясной собрал он нас,
Честь Ему за этот час.

Припев: Всем привет, всем привет,
Братьям, сестрам всем привет.
Бог призвал в чудный свет.
Будем радоваться в Нем.

Пели громко, торжественно, и духом, и умом. Затем звучали благодарственные молитвы, пение, слова назидания, и я рассказал о досрочном освобождении и спросил: "Верите ли мне, что ни на какие греховные отступления я не пошел?" Все дружно ответили: "Верим". Я возблагодарил Бога и радовались вместе с женою о доверии друзей. И помыслил: "Как важно быть верным в слове, в жизни, в любви, в духе, в вере, в чистоте" (вспомнив 1 Тим.4:12).
Собрание продолжалось около 3-х часов, пели псалмы об узниках, читали стихотворения, славословия, и я немного поделился благословениями Его в узах, трудностях и благодарил Бога за помощь мне.

После освобождения я обязан был со справкой явиться к участковому и в милицию для бесед, их подписей, и только после этого меня могут прописать на жительство. Если освободившийся не явится, то его милиция силою приводит туда и назначают наказания. Мне пришлось побывать в пяти кабинетах для собеседования. В четырех были беседы, и во всех запрещали говорить о Боге, соблюдать законодательство о культах или идти в регистрированное собрание, регистрироваться, обязательно в течение нескольких дней устроиться на государственную работу. В пятом кабинете офицер взял справку, почитал и, ничего не говоря, подписал, очевидно, решив, что беседовать напрасно не нужно. Беседы проходили мирно, лишь один молодой офицер в повышенном тоне предупреждал и угрожал. Я старался всем сказать о том, что Бог дарует спасенье от зла и радостную жизнь в любви, правде, добре. Затем я пошел в паспортный стол, заполнил бланки, и меня прописали к семье. Через недели две меня приняли на работу в областную психиатрическую больницу фельдшером. Но работники милиции и КГБ постоянно наблюдали за моим хождением и поведением и на работе, и дома, через соседей, которые доносили им о гостях наших местных, а особенно о посещающих из других городов. Кроме того, по-видимому, еще проводилось тайное подслушивание. Так однажды дочь сидела у окна, учила уроки и заметила, что подъехал автомобиль "Бобик", постоял против дома минут десять (никто не выходил и не входил) и поехал дальше, подобное замечали потом мы не один раз.
При освобождении моем один из заключенных поручил зайти к его родным и передать о благополучии, попросить их о приезде на свидание. Я вышел из дома, за мною увязался молодой человек и следовал повсюду, вплоть до квартиры. Я обернулся к нему и сказал: "Чего вы преследуете меня?" А он нагло мне ответил: "Это тебе кажется, никто тебя не преследует". Пришлось не заходить в квартиру, чтобы не было подозрений на живущих в ней. Пришлось зайти в другой раз.
Однажды я ехал автобусом в г. Харьков на братское общение и, видимо, не было наблюдающего. В Знаменке подсел без билета на места шоферов человек с чемоданчиком, и Дух подсказал, что этот сопровождающий - тайный агент. Доехали до Днепропетровска, и шофер объявил, что автобус поломался и дальше ехать не может. Я быстро вышел и пошел на железнодорожный вокзал, чтобы доехать до нужного места поездом. Так как поезд отправлялся, я быстро от кассы побежал к поезду, и вижу, как этот наблюдатель бежит за мною. Я остановился и в упор говорю: "Чего ты преследуешь меня?" Он смутился и, как вкопанный, остановился и не мог ничего ответить. Я скрылся от него и уехал поездом, больше не видел его. Подобные преследования были очень часто.

Приняли меня на работу без всяких напоминаний о судимости, не воздвигли никаких ограничений. Многие высказывали сострадание, и лишь некоторые высказывались с презрением и недоброжелательно. Я старался вести себя по Слову Божшо, указанному вначале. Главврач за это время был уже повышен в должности на заведующего Об л здравотдел ом, а заместитель стал главврачом. В первой же беседе он передал мне, чтобы я исполнил просьбу бывшего главврача: "После освобождения Антонова хочу встретиться с ним".
Я пообещал выполнить эту просьбу, и через несколько дней встреча состоялась в служебном кабинете. Он расспросил о моем здоровье, о жене, детях и предложил, что, если мы нуждаемся для лечения в лекарствах или санаториях, курортах, то он может помочь. Его слова доброты бальзамом подействовали на мою душу, которая привыкла слышать только запреты, угрозы, сносить наказания, штрафы и суды. Я сердечно поблагодарил его и сказал, что пока мы здоровы по милости Бога и нужды ни в чем не имеем. На курорты мы не ездим и считаем самым лучшим курортом домашний очаг с любовью и миром, пребывание в деревне на лоне чудесной природы, созданной Богом.
Пишу это, спустя годы, и слезы умиления выступают на глазах за эти добрые слова сострадания. Он спросил и о работе, говорил, если будут какие препятствия, чтобы я обращался к нему. Так не было нужды, и я не обращался к нему, а молился Богу за него, чтобы благословлял его в жизни и в труде. Молился я к за сотрудников, которые много делали мне зла, но это была другого содержания молитва. Мое благословение на врачей и проклинающих меня было, чтобы Бог удерживал их от зла, чтобы им было лучше. (Матф. 5:44 и Деян. 3:26). К работе я относился добросовестно и старался облегчить участь очень несчастных больных, и их не менее страдающих родных, особенно матерей. Всегда в молитвах просил мудрости и силы сделать доброе для окружающих. Работал я в наблюдательной палате, где находились самые возбужденные больные с ужасными галлюцинациями (страшные видения и сновидения), склонные к нападениям и убийствам, а также с белой горячкой от злоупотребления водки, они стремились (диавол побуждал) к самоубийству. Мне приходилось с санитарами-мужчинами нередко вступать в конфликт, так как у них не хватало терпения, и они пытались бить больных. Часто очень злобные больные вступали в споры и драки. Многих приходилось удерживать и даже привязывать ремнями к кровати и делать успокаивающие инъекции по назначению врача.
С медработниками у меня были добрые взаимоотношения. Я всегда чем мог и как мог помогал им в работе, в их личных семейных переживаниях, старался утешить, говоря о Господе, а также в молитвах принося их нужды и скорби. Конечно, не все я мог говорить и делать для окружающих по недостатку времени и сил духовных и телесных. Часто приходили мысли такие: "Вот если бы Христос пришел в больницу, как когда-то Он многих больных исцелял, как например у Матфея 4:23-24: "И ходил Иисус по всей Галилее, уча в синагогах их и проповедуя Евангелие Царствия и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях. И прошел о Нем слух по всей Сирии; и приводили к Нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их".
Было очень немного в психбольнице исцеления, и больные выписывались, а потом возвращались снова в больницу, снова лечились. Были же больные, которые лежали по нескольку лет, так как были опасны для окружающих. Все эти болезни и страдания являлись и являются следствием греха неверия в Бога и нарушения человеколюбивых заповедей в отношении к Богу и людям. И я всегда, видя окружающих, благодарил Бога за здоровье и благополучие мое, семьи, друзей, а если иногда Бог допускал болезни до верующих, то Он Сам и врачевал эти болезни или через лечение врачами, или народными средствами. Те верующие, которые пользовались советами священника Кнейпа, предлагающего водолечение, многие получали исцеление без всяких лекарств, особенно эффективно было лечение детей любящими матерями.
Я имел одну знакомую, православную женщину, которая страдала приступами бронхиальной астмы около десяти лет и принимала теобромин в больших дозах. А потом, по совету Кнейпа, она ходила утром летом босиком по росе и через короткое время получила облегчение, а затем и полное исцеление от этой болезни. А простудные заболевания исчезали от прогревания в банях, от ванных процедур и пития горячего чая с липовым цветом, малиной, земляникой, медом.
Больше всего получали исцеление те, которые исповедовались в грехах и просили Бога об исцелении. Вот об этом говорит и Слово Божие "Болен ли кто из вас? Пусть призовет пресвитеров церкви и пусть помолятся над ним, помазавши его елеем во имя Господне - и молитва веры исцелит болящего; и если он соделал грехи, простятся ему. Признавайтесь друг пред другом в проступках и молитесь друг за друга, чтоб исцелиться: много может усиленная молитва праведного". (Иак. 5:14-16)
Поэтому верующим прежде, чем идти к земным врачам, нужно просить Божьего благословения, чтобы они правильно определили диагноз и назначили мудрое лечение. А так царь Аса сделался болен ногами "Но он в болезни своей взыскал не Господа, а врачей. И почил Аса с отцами своими, и умер на сорок первом году царствования своего" (2 Пар. 16:12-13).
По просьбе больных я посещал их в домах и квартирах. И больше всего советовал исповедовать грехи и просить Бога об исцелении или укреплении, совершая молитву с возложением рук или помазанием маслом, а иногда и то, и другое. Так исцелял Христос, Апостолы и все последующие верующие по слову Божию (об этом говориться в Марка 1,32-34; 16,18; Деян. 28,8).
Многие по вере получали исцеление и благодарили Бога.

Все свободное от работы время я употреблял для труда духовного в поместной церкви области и в стране нашей. Духовного труда было очень много, а работа в психбольнице очень тормозила его, да еще постоянная слежка со стороны властей. Наши собрания очень часто посещали представители власти с милицией и дружинниками. Иногда бесчинствовали, кричали, прерывали собрания и часто переписывали присутствующих, а потом через административную комиссию штрафовали по 50 рублей хозяина дома, служителей, проповедников и многих рядовых членов, хотя по постановлению Верховного Совета должны были наказывать только служителей и хозяев дома. Кроме того, должны удерживать штраф до половины пенсии или зарплаты, а они удерживали 50 рублей сразу, и потому наш диакон, Николай Алексеевич Кот, и подобные ему, почти не получали пенсии и зарплаты. В таких обстоятельствах им на пропитание выделяли верующие из своих средств. Кроме того, представители власти старались отбирать Библии, Евангелии, сборники духовных песен и другую литературу, которую верующие старались спрятать, особенно после следующего события.
В воскресенье утром во время собрания в селе пришел участковый с дружинниками и попросил показать литературу для проверки, клятвенно обещал возвратить. Некоторые поверили и отдали, а некоторые не стали давать, так он выхватил у брата из рук Библию, а брат забрал у него и убежал. Несмотря на просьбы возвратить литературу, ее не возвратили, и участковый оказался обманщиком. В следующий раз в собрание пришел следователь с милицией и просил проповедующего брата дать ему в руки Библию для проверки: где она издана. Брат, не выпуская книгу из рук, открыл первую страницу и показал, сказав: "В руки я не хочу вам дать, потому что вы обманываете и забираете, вспомните о коварном поступке участкового!" Проверяющий поклялся партийным словом, что посмотрит и тут же возвратит. Брат помолился и дал Библию ему в руки. Он посмотрел, что её издано в Москве, и тут же возвратил, сказав, что исполнил обещанное слово.
Во время собрания у Погореловых приехала милиция, не выпускали никого из дома до тех пор, пока не записали фамилий. Хозяйка вышла из дома, к ней подошел милиционер, в страхе прося, чтобы верующие его не проклинали, и обещал больше не приезжать разгонять собрания. Она ответила, что верующие никого не проклинают, а благословляют. Действительно, он больше и не приезжал.
Более двух часов верующие пели, молились, беседовали, но милиция не выпускала. Тогда подошел неверующий муж одной из сестер, инвалид войны, с костылем, открыл дверь, а на милиционеров махнул костылем и громко сказал, чтобы верующие выходили. Милиционеры выскочили во двор со словами: "Вот так верующий", на что хозяйка ответила, что он неверующий, инвалид войны. И верующие вышли непереписанными.
Нередко собрания проходили в селах, куда нужно было от автобусной остановки идти пешком 2-3 км, и у детей Божьих была ревность и сила вместе с малыми детьми и старцами не оставлять собрания. Особенно много трудностей было осенью, в темные, дождливые времена. Хочется отметить одного больного старца, Федора Ефтеевича, очень добродетельного и, несмотря на больные ноги, всегда он посещал собрания, никогда не оставался на ночлег, а добирался в свое село ночью пешком. Покаялись две его дочери и стали членами церкви, были очень добродетельными по примеру отца. Но когда были у него собрания, то верующие успевали уходить непереписанными до приезда милиции, а когда спрашивали у него власти, кто же старший у верующих, то он, улыбаясь, называл обоих служителей. В беседе с ним увещевали его, что своей простотой он предает братьев, а он, улыбаясь, говорил: "Да какой же я предатель? Я ведь очень люблю вас". Тогда мы отвечал: "Святая простота".
Несмотря на гонения, души каялись, и каждый год присоединялись к церкви через водное крещение и молодые, и пожилые. Молодые вступали в семейный союз. А власти всегда старались не допустить молодежь и служителей на бракосочетание под предлогом карантина на ящур (болезнь животных), и ставили на дорогах милицейские посты. Заглушали наше пение мирской музыкой через громкоговорители на подогнанных машинах, а служителей старались увозить в милицию. Так, например, в Знаменке накануне бракосочетания приехали представители власти и заявили родителям и молодым, что не дадут провести бракосочетания, разгонят. Мы накануне заехали к ним, а они в переживаниях и слезах от такого заявления. Мы вместе прочитали Слово Божие и горячо, сердечно попросили у Бога помощи, защиты и благословения. Семья ободрилась упованием и надеждою на Бога. На следующий день, в воскресенье, несмотря на противодействия милиции, верующие начали во дворе собрание и бракосочетание. Приехало несколько человек милиции, им предложили места для слушания, и они не бесчинствовали, а побыли около часа и, напившись компота, уехали. Когда закончилось бракосочетание, то сочитывающий брат решил в сопровождении сестры уехать домой, в Кировоград. Пройдя от дома 50-60 метров, он услышал окрик пожилой сестры, которая подошла и сказала, чтобы вернулся назад, так как стоящие недалеко двое в гражданской одежде дали указание при выходе со двора забрать его на дороге. Мы вернулись, и мне указали на женщину, которая за всеми следит, все записывает. Тогда брат-хозяин предложил ее отвлечь разговорами, а мы с ним через соседский огород незаметно вышли и прошли мимо милицейских постов на углах улиц. Когда женщина увидела, что меня нет, то тут же сообщила начальникам в гражданской одежде, которые вызвали милицию и обыскали дом, сарай и даже помещения для скота. Вечером друзья благодарили Бога, который послал сочитывающему брату и мне защиту и благословения.
Следующее бракосочетание совершал брат-служитель из Черкасской области, которого тоже на глазах властей удалось посадить на электричку, а милиция приехала в дом, где был сопровождающий брат, обыскали весь дом и не нашли его. В селе Капитановке брата-служителя накануне бракосочетания забрали в милицию на дороге, вызвали работников КГБ, сделали обыск и через часа три отпустили со словами: "Если завтра будешь на браке, то заберем и посадим в тюрьму". Друзьям, чтобы пройти во двор, где должно быть бракосочетание, пришлось полями, огородами обходить милицию. Когда началось служение, то приехали в гражданском работники КГБ, дружинники и участковый, которые порывались прервать собрание, но Бог не допустил, а во время обеда брату-служителю с женой удалось незамеченными перейти в другую хату и не быть захваченными властями. А земляка, служителя из Киева, забрали тоже на дороге, на территории сахарного завода угрожали и побили, но когда донесли верующим, что брата забрали, то, помолившись, все верующие во главе с женихом и невестой оставив обед, пошли по селу, тогда брата отпустили.